Шрифт:
— Он может подтвердить мои слова!
— Не пойдет. Он не умеет говорить.
Дом Мигель утробно смеется.
Я закатываю глаза, возмущаясь пьяной человеческой тупостью. Он беззаботно принимается завязывать гульфик, скашивая глаза на непокорные пальцы. Управившись, он с тяжелым вздохом плюхается на стул и долго тоскливо смотрит на меня, будто стремясь прочитать мои мысли. Все в этом распущенном аристократе вызывает во мне раздражение. Больше же всего мне не нравится, что он сам не понимает, кто он есть на самом деле.
Мысль, молниеносная как стрела, пронзает мой мозг: «А ведь это тот самый человек, о котором мне говорил дядя, когда предупреждал не доверять курьеру, не узнающему самого себя в зеркале». Вскакивая на ноги, я кричу:
— Что могло бы удержать тебя от безнаказанно убийства моего дяди?! Тебя, дворянина!
— Послушай, дружок, — начинает он. — Стал бы я убивать единственного человека, который мог бы рассказать мне о родителях? Если ты в это веришь, ты дурак!
— Мой дядя был единственным, кто знал, что ты еврей… и мог доказать это! Убить его — и твоя тайна навсегда останется тайной!
— Берекия, мне еще раз показать тебе мой договор с Богом? О нем знали и другие. Мальчик, который растет в окружении слуг… а от людских глаз не скроешь. Они не говорят об этом, но они видят. На самом деле, мой договор — доказательство гораздо более весомое, нежели все документы из королевского архива. — Он встает и ударяет кулаком об стол. — Я не убивал твоего дядю! Если я это сделал, то почему не пытаюсь убить и тебя?
На это у меня не находится ни одного вразумительного возражения.
— Пошли со мной! — говорит он. — Я должен тебе кое-что показать.
Дом Мигель приводит меня в битком набитую людьми приемную залу. Мужчины с усталыми глазами, женщины и дети кивают мне в торжественном приветствии. На лицах расцветают улыбки, но затем почти мгновенно исчезают. Мой хозяин говорит мне шепотом:
— Не бойся, мы все здесь новые христиане. — Присутствующим он объявляет: — Это Берекия, мой друг из Judiaria Pequena.
Темнокожий мужчина с миндалевидными глазами и встрепанной бородой, в которой застряли чешуйки овса, встает и спрашивает:
— Вы не знаете Миру и Луну Альваладэ? Они живут недалеко от вас.
— Да, но в последние дни я их не видел, — отвечаю я.
— Они мои двоюродные сестры. Они… я… — Он беспомощно умолкает.
— Как только я вернусь в Лиссабон, я обязательно выясню, что с ними, и передам Дому Мигелю.
— А доктор Монтесиньош? — спрашивает очаровательная женщина с головой, плотно замотанной платком с бурыми полосами.
— Боюсь, он мертв. Сожалею.
Большинство собравшихся, хоть и с дрожью в голосе, но находят в себе силы расспросить о своих друзьях и родных. Я делюсь всем, что знаю, записываю имена в свою память Торы, чтобы разузнать о них поподробнее после того, как высажусь, наконец, на берегах отмщения.
Мигель кладет руку мне на плечо, шепчет:
— Они все из Карнида, Понтиньи и других окрестных деревень. Когда начался погром, они пришли сюда в поисках защиты. Я дал понять, что никого не стану гнать, вооружил кое-кого из мужчин, как только они добрались.
— А лошадь в стойле? — интересуюсь я.
Он ухмыляется.
— Лишает пыла и любопытных, и взбешенных. То же и с черепом на дереве. — Мигель снова рыгает, ударяет себя в грудь. Он обводит рукой своих гостей и мотает головой, потом шепчет мне на ухо: — Они не хотят уходить. Почему-то кажется, что со дня на день придется их отсюда гнать.
— А в Лиссабоне больше не убивают? — внезапно спрашивает меня умненькая на вид девочка-подросток.
На какое-то мгновение кажется, будто Господь специально избрал именно ее, чтобы задать мне этот вопрос: в комнате воцаряется гробовое молчание. Словно все мы собрались здесь, чтобы услышать ответ самого Бога.
— Там сейчас достаточно безопасно, — говорю я.
Я понимаю, что это не тот ответ, которого от меня ждут, но это все, что я могу им дать.
— Что значит это ваше «достаточно»?! — сердито спрашивает мужчина с неопрятной бородой.
— Настолько безопасно, насколько это возможно на данный момент, — отвечаю я. — Настолько безопасно, насколько может быть безопасен для евреев мир до прихода Мессии.
По комнате проносится одобрительный ропот, словно теперь я дал им верный ответ. И все же, что если наша вера в Его приход — всего лишь бесплотная надежда потерпевших кораблекрушение?
Мы с Мигелем садимся на ковер возле камина, гости возвращаются к прерванным разговорам. Он шепчет мне:
— Если бы я убил твоего дядю, стал бы я, по-твоему, спасать всех этих людей?