В 1315 году французский король Людовик X Сварливый [86] издал эдикт, которым всем крестьянам, что «подпали или могли бы подпасть под неволю, была дарована свобода на подходящих и выгодных условиях». Но за «дар» следовало заплатить. Крестьянам предписывалось «вступать в такие соглашения, которыми нам (то есть королевской власти. — Ред.) было бы дано достаточное вознаграждение». Эдикт этот вышел в то время, когда казна Людовика X сильно истощилась. Поэтому вместо того, чтобы предоставить крестьянам возможность откупаться тогда, когда они будут в состоянии сделать это, король обратился к своим комиссарам с указом: «Так как может случиться, что кто-либо или под влиянием вредного совета, или в силу непонимания не уразумеет столь великого преимущества и столь великой милости и захочет лучше остаться в жалком состоянии рабства, чем получить свободу, мы повелеваем вам и поручаем собирать с таковых лиц, сообразно с размерами их имуществ и условиями рабства, подати для предстоящей нам войны, в таких размерах, каковые могут быть допущены как положением, так и имуществами каждого из них, а также каковые требуются для нашей войны».

Таким образом, настоящая цель, с которой был издан этот эдикт, обнаруживается вполне. Так поступали сеньоры всегда — как светские, так и духовные, одни в большей, другие в меньшей степени: освобождая подвластное им население от одних повинностей, они налагали на них другие. Дело не ограничивалось, впрочем, только уплатой какой-то суммы своему сеньору; так как сеньор зависел в свою очередь от сюзерена, то от крестьянина требовали платить и тому, и другому. Например, граф Монтегю дал освободительную хартию населению местечка Шень, и крестьяне, обитавшие в нем, должны были заплатить 100 фунтов ему и 640 фунтов герцогу Бургундскому, сюзерену графа, за его согласие на выдачу упомянутой хартии. То же было и с крестьянами, жившими на монастырских землях. Помимо уплаты известной суммы денег, освободительные грамоты требовали иногда и соблюдения особенных условий; так, аббат монастыря Сен-Жермен-де-Пре отмечает в данной им хартии, что за церковью «сохраняется право облагать наших людей податями в те годы, когда король наложит на нас подати, и притом пропорционально той сумме, которую потребуют от нас». Нередко возникал в таких случаях новый оброк, который получал специальное наименование. «Мы налагаем, — говорит хартия Орлеанского капитула, — как бы в отплату за благодеяние свободы, нами дарованное, главный оброк, заключающийся в том, чтобы с каждой дюжины снопов, которые будут сняты на земле нашей, и даже с каждых одиннадцати снопов, если нельзя собрать боле с одного поля, мы имели право получать один сноп, который мы сами выберем и который будет доставлен земледельцем в нашу житницу: этот сноп будет называться “снопом свободы”». Эта новая «десятина», как вообще назывались подати, не исключала прежних. Таким образом, почти повсеместно материальное положение освобождавшихся крестьян было гораздо хуже, чем положение крепостных.

И вот, как часто бывает в пору народных бедствий, в среде полуразоренного и крайне недовольного жизнью крестьянства стали появляться проповедники. Эти проповедники резко отличались от других людей: не ели мяса, не пили вина, не брали денег, бродили повсюду босиком и с непокрытыми головами. О прибытии их в ту или другую местность немедленно узнавало все население, и все стремились к ним. С возвышенных мест произносили они свои горячие, но простые, доступные народу речи о его жалкой судьбе и о скором наступлении новой поры — царства Божьего на земле. На них смотрели, как на вестников Бога, их речам внимали с восторгом, поскольку они громко говорили о том, что смутно и медленно зрело в душе каждого из слушателей. Эти речи западали в крестьянскую душу, как зерно в разрыхленную, подготовленную для его восприятия землю. Феодалы охотились за этими проповедниками, преследовали их, как могли, но число их множилось, они становились все фанатичнее, и посеянные ими семена давали всходы. Союзницей их была и непросвещенность народной массы.

Все это подготавливало почву для возмущений. Настоящая, грозная буря разразилась уже в XIV веке, когда к прежним невзгодам присоединились бедствия Столетней войны. Ей предшествовали волнения, происходившие в среде городского сословия. Зажиточные французские горожане, добившиеся независимости и самоуправления, делали неоднократные попытки изменить существовавший в то время государственный строй. Генеральные штаты [87] , созванные в 1356 году, набросали проект государственного устройства, утвержденный самим королем. Законодательная власть была разделена между королем и особым советом из девяти членов, в состав которого должны были войти представители от трех сословий; этот совет должен был сделаться постоянным учреждением. Представители Генеральных штатов должны были наблюдать за всеми финансовыми действиями правительства; учреждалось народное войско, в состав которого входил каждый, вооружаясь сообразно со своим положением; уничтожались исключительные, особенные суды; отменялись исключительные торговые права и т. п.

В этом же году случилась несчастливая для Франции битва при Пуатье, когда король попал в плен к англичанам, а французская знать обратилась в позорное бегство, несмотря на количественное превосходство над врагом. Дофин, девятнадцатилетний сын короля [88] , в числе первых бежавший с поля сражения, созвал Генеральные штаты. Последние, состоя наполовину из представителей городского сословия, объявили свое собрание высшим государственным учреждением. Когда же дворянство и духовенство отшатнулись от них, городские представители, не смущаясь, продолжили заседать в Париже. Во главе их стал старшина парижских цеховиков Этьен Марсель [89] . Ближайшим помощником его был ланский епископ Робер Лекок [90] . Дело не ограничилось на этот раз только проектами и реформами; возмущая письмами население других городов, парижане прибегли к насилию.

Знать была возмущена поступками городских представителей. Один из недовольных умолял принца-правителя на коленях, чтобы он уничтожил бунтовщиков; принц, до того времени колебавшийся, согласился на тесное соединение с дворянством. Последствием этого стала гражданская война. Париж был в руках Марселя. Он укрепил его и сражался против приверженцев принца, как против врагов страны. В это-то самое время, в 1358 году, и поднялись крестьяне.

Восстание началось 21 мая в области Иль-де-Франс и, как страшный пожар, распространилось на всем пространстве между Сеной и Уазой. Крестьянские отряды, вооруженные палками и ножами, захватывали замки и дотла сжигали эти мощные твердыни, истребляя всех их обитателей, без различия пола и возраста. То была дикая расправа, напоминавшая ужасы, производившиеся варварами в периоды грозных вторжений в цивилизованные страны. «Жак-простак», как насмешливо называли дворяне крестьян, превратился в зверя; в нем проснулись дремавшие до той поры первобытные, дикие, бесчеловечные инстинкты.

«Они были так уже многочисленны, — говорит Фруассар, — что, если бы собрались вместе, их было бы сто тысяч человек. И когда у них спрашивали, зачем они делали это, они отвечали, что не знают, но видели, как делают другие, и сами поступали так же». До самого конца это движение отличалось стихийным характером, и на первом, как и на втором и третьем, плане его стояли месть и ненависть.

Несмотря на жестокость «жаков», горожане сочувствовали им. Многие из них становились во главе крестьянских банд, привносили в них порядок, заправляли их действиями. Горожане руководились при этом главным образом своими личными расчетами. Марсель обрадовался восстанию крестьян, увидев в них своих помощников, и, когда они пошли на Мо, где укрылось множество дворянских семейств, отправил им на помощь два отряда своих сторонников. Зверства, производившиеся ими, пробудили мужество в среде дворян: в союз с французскими дворянами вступили дворяне Фландрии, Брабанта, Геннегау и даже английские — отличительное свойство Средневековья, когда сословные интересы стояли выше национальных. Собравшись с силами, дворяне нанесли восставшим близ крепости Мо страшное поражение. Произошло это 9 июня 1358 года, а началось восстание, как уже мы сказали, 21 мая: таким образом, опасный период его продолжался менее трех недель. С этого же момента началось возмездие со стороны дворянства, и продолжалось оно тоже несколько недель.

Когда было подавлено восстание крестьян, положение Марселя сделалось критическим. Тогда он вошел в переговоры с королем Наваррским Карлом Злым [91] , обещая ему сдать Париж и, очень может быть, содействовать провозглашению его французским королем. Но Марселя погубила измена: один из старшин, на которого он особенно рассчитывал, изменил ему и ввел в полуночное время в крепость Сен-Дени, где находился Марсель, приверженцев дофина. Марсель был убит.

Вскоре после этого дофин овладел Парижем, и смуты прекратились, но государство было глубоко потрясено пережитыми бедствиями. Обе революции, и городская, и крестьянская, стоявшие в близкой связи между собою, были подавлены. Положение крестьян еще больше ухудшилось.