Еле нашли мы дом этой тёти: крошка-коттеджик возле самого полицейского участка.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо обратился я к тёте, — а Лайама с Эйданом можно?

Та буркнула из-за двери:

— Они на пруд пошли, уткам прорубь прорубить.

Пошли мы на этот пруд, в Сент-Эннз. Лайам с Эйданом оказались не на пруду, а на дереве. Лайам забрался высоко, на гибкие ветки, и отчаянно тряс дерево. Эйдану туда было не залезть.

— Эй! — заорал Кевин.

Лайам знай шатал дерево.

— Эй!

Лайам замер.

Они к нам не спустились. Да и мы к ним не полезли.

— Почему вы с тётей живёте, а не с папаней? — выкрикнул Кевин.

Лайам с Эйданом ничего не отвечали.

— Вот почему?

Мы пошли через поле для гэльского футбола. Я обернулся и еле разглядел Лайама с Эйданом на дереве. Они ждали, пока мы уйдём. Поискал я камней, не нашёл.

— Мы знаем, почему!

Я тоже кричал «Мы знаем, почему», хоть даже не догадывался.

— Мы знаем, почему!

— Брендан, Брендан, глянь сюда!

У меня в пуху манда!

Это мистера О'Коннелла так звали — Брендан.

— Брендан, Брендан, глянь сюда!

У меня в пуху манда!

— Кстати, — сказал папаня мамане, — что-то давно мистер О'Коннелл на луну не воет. Маргарет шла из магазина… Мы караулили у Кевиновой изгороди. Узнали её по шагам, по мельканию пальто сквозь изгородь.

— Брендан, Брендан, глянь сюда!

У меня в пуху манда!

Брендан, Брендан, глянь сюда!

У меня в пуху манда!

Хотелось воды, не из умывального крана, а кипячёной, с кухни. После ночничка, который в спальне, на лестнице было ни зги не видать. Спускался я ощупью.

Я спустился на три ступеньки, и тут… Переговаривались. Какое переговаривались: ругались! Я застыл как вкопанный. Было очень холодно.

На кухне, вот они где, взломщики. Я спасу папаню. Он заперт в спальне!

Но телевизор работал.

Я присел ненадолго. Замёрз, встал.

Телевизор работает; следовательно, маманя с папаней ещё не легли. Они внизу. А значит, нет на кухне никаких взломщиков. Уф.

Кухонная дверь была не заперта: свет оттуда сочился на ступени прямо мне под ноги. Никак не получалось разобрать, что они там толкуют.

— Перестаньте.

Только это я и смог прошептать.

Сначала я подумал, что один папаня кричит. Шепотом кричит, как все, кто старается говорить тихо и вдруг забывает.

Я стучал зубами, не сдерживаясь. Мне даже нравилось стучать зубами.

Маманя тоже кричала. Папанин крик я чуял нутром, а маманин — слышал ушами. Опять они дрались.

— А ты-то что же, Падди?!

Только эту фразу мамани я расслышал чётко.

И снова шепнул:

— Перестаньте.

Затихли. Сработало: я разнял их! Папаня вышел, уселся к телевизору. Я узнал тяжесть его шагов, особенные промежутки между ними, а увидал — только потом.

Дверьми они уж не хлопали.

Сто лет я сидел на лестнице, слушая, как маманя возится на кухне.

У здорового пони шкура мягкая и гибкая, а у больного — тугая, грубая. Телевидение изобрёл шотландец Джон Логи Бэйрд в 1926 году. Дождевые облака обычно называют нимбостратусы. Столица Сан-Марино — Сан-Марино. Джесси Оуэнс завоевал четыре золотых медали на Олимпийских играх 1936 года в Берлине. Гитлер ненавидел чернокожих, а Джесси Оуэнс был чернокожий. Берлин — столица Германии. Это всё я знал, это всё я читал. Читал я под одеялом с фонариком, притом не только ночью, но и днём: так было веселее, будто бы я шпион и прячусь, чтоб не поймали.

Я перевёл домашку на язык Брайля. До чего ж это оказалось трудно: не проткнуть бумагу иголкой, а лишь наметить пупырышки. Пока я управился, весь кухонный стол истыкал. А потом показал домашку папе.

— Это ещё что?

— Брайлевский шрифт. Для слепых.

Отец закрыл глаза, пощупал страницу, поинтересовался:

— И что там написано?

— Домашнее задание, — втолковывал я, — По английскому. Сочинение «Моё домашнее животное». Пятнадцать строк.

— Учитель что, ослеп?

— Да нет. Я просто для интересу. Обычным шрифтом я тоже написал.

Хенно бы меня изничтожил, вздумай я притащить в класс брайлевский текст.

— Так у тебя же нет домашнего животного.

— Разрешили выдумать.

— Кого ж ты выбрал?

— Собаку.

Папаня посмотрел страницу на просвет. Я тоже смотрел её на просвет.

— Молодец, — сказал он и вновь пощупал пупырышки с закрытыми глазами. — Но разницы не ощущаю. А ты?

— И я.

— Надо понимать, когда зрение пропадает, остальные чувства как-то обостряются…