Поэт осуждает отцов, повинных «в дурной игре» и подающих своим детям скверный пример: «Все на лету хватают дети, / Соблазну попадая в сети». Результатами плохого воспитания являются те «лоботрясы», которые, «стыд забыв и страх», продулись в карты «в пух и прах». Особое негодование Бранта вызывает увлечение азартными играми женщин и священников:

Морально-дидактическая тенденция, свойственная средневековому «зерцалу», явственно ощущается в концовке главы «Об игроках»:

Сатирический характер поэмы Бранта подчеркивают иллюстрации, гравированные по рисункам Альбрехта Дюрера (1471 – 1528), которые дополняют, уточняют и развивают авторский замысел поэта. На рисунке к главе «Об игроках» художник конкретизирует социальную и бытовую обстановку. Действие происходит в таверне, из окна которой виден типичный городской пейзаж: ряды домов с острыми шпилями. За круглым столом сидят четыре женщины, бросающие кости. На них высокие головные уборы, завершающиеся ослиными ушами, – деталь, связанная с традицией народного лицедейства.

Поэма Бранта оказала большое влияние на становление «литературы о глупцах», в русле которой было создано произведение нидерландского гуманиста Эразма Роттердамского (наст. имя Герт Гертсен, 1466 или 1469 – 1536) «Похвала глупости» (1509). К клевретам Глупости он относит не только торговцев, невежественных монахов, кардиналов, епископов, пап, погрязших в роскоши, но и азартных игроков, «до такой степени пристрастившихся к игре, что, едва заслышат стук костей, сердце у них в груди так и прыгает». Писатель создает выразительные образы стариков, «наполовину ослепших», которые, несмотря ни на что, играют, «нацепив на нос очки», и подагриков: «У иного хирагрой так скрючило пальцы, что он вынужден нанимать себе помощника, который мечет вместо него кости». К самой игре гуманист относится двояко, исходя из своего главного постулата, утверждающего, что всякое явление «имеет два лица»: «Да, сладкая вещь игра, но слишком уж часто переходит она в неистовство, подвластное уже не мне, но фуриям».

Увлечение азартными играми отмечено и в повести Сервантеса «Прославленный слуга». Его герой-пикаро Диего де Карриазо «выучился играть в бабки в Мадриде, в экарте – в предместьях Толедо, в пикет – в барбаканах Севильи». Об этом пороке и о шулерстве во время игры писал Шекспир в комедии «Виндзорские насмешницы»:

Fullam, gourd – разновидность шулерских игральных костей. High fullams, low fullams – кости со смещенным центром тяжести, чтобы повышалась вероятность выпадения крупных чисел (4, 5, 6).

Однако следует отметить, что в 1495 году в Англии король Генрих VII «воспретил» карточные игры «слугам и ученикам во все дни, кроме рождественских праздников». Известно, что азартным игроком был английский король Генрих VIII (1491 – 1547, годы правления 1509– 1547). Однако именно он объявил «общественные игорные дома» вне закона, так как они отвлекали юношей от военной подготовки и стрельбы из лука. Это установление короля просуществовало в Англии до 1960-х годов.

О послеобеденных карточных играх в остерии рассказывает с живописными подробностями талантливый политический деятель, дипломат и писатель Николо Макиавелли в письме своему другу Франческо Веттори от 10 декабря 1513 года: «Там обычно торчат, кроме хозяина, мясник, мельник и двое кузнецов. С ними я убиваю день в никчемных занятиях, играя в карты и в трик-трак, возникает тысяча перебранок, бесконечные ссоры и оскорбления, подчас из-за кватрина мы орем настолько истошно, что, наверно, доносится до Сан Кашано».

Английский хронист Джон Стоу (1525 – 1605) писал, что «с кануна Дня Всех Святых до дня, следующего за Сретением, во всех домах, среди прочих развлечений, шла игра в карты на фишки, на деньги или на очки». Карты имелись во всех тавернах. Особенно ценились «испанские карты из Виго», «приятные на вид, диковинно расцвеченные и весьма отличные» от английских. Как отмечал хронист, «они продаются по цене один шиллинг колода у миссис Болдуин на Уорик-лейн». За год продавалось «примерно 4,8 миллиона колод».

Атмосфера напряженности, повышенной нервозности, свойственная азартным играм, воспроизведена на картине нидерландского художника Луки Лейденского «Игра в карты» (ок. 1514 г.). Центральная фигура, держащая карты в одной руке, а другой судорожно нащупывающая разбросанные на столе монеты, погружена в себя и как бы выключена из бытовой среды. Застывший игрок слева со взглядом, обращенным в никуда, видимо, обдумывает очередной ход; рядом с ним – тяжеловесная фигура персонажа, внимательно следящего за происходящим.