Мотив испытания роковыми загадками пародийно обыгрывается в пятой книге (главы XI – XII), в которой эрцгерцог Пушистых Котов Цапцарап загадывает путникам следующую загадку:

И хотя Панург правильно разгадал эту роковую загадку (черный долгоносик, родившийся в белом бобе и прогрызший в нем дыру), ни ему, ни его друзьям не удается выпутаться из «паутины» законов Застенка до тех пор, пока они не дали «славной подмазки» – кошелька с золотыми экю.

На образах игры построена глава «Пророческая загадка», завершающая первую книгу романа. Как и всякое пророчество, она построена на основе истолкования «светил небесных бега» и «божественного Провиденья». Но в отличие от пророчеств, проникающих «в судьбы будущих веков», эта загадка открывает то, что произойдет ближайшей «осенью или зимой», когда придут такие люди, «коим нестерпимы / Ни отдых, ни веселие, ни смех / И кои, не считая то за грех, / Людей любого званья совратят, / Повсюду сея распрю и разлад», вызывая космические катастрофы (потоп, землетрясение, пожары). По мнению Гаргантюа, в этой загадке содержится «раскрытие и утверждение божественной истины», а также гонения на евангелистов. Брат Жан видит в ней подробное описание игры в мяч, имеющей аллегорический смысл: «Совратители людей – это игроки в мяч, обыкновенно состоящие между собой в дружеских отношениях. После двух подач мяча один из них выходит из игры, а другой начинает. Верят первому, кто крикнет, как пролетит мяч: над или под веревкой. Поток воды – это пот; плетенка ракетки – из бараньих или же козьих кишок; шарообразная махина – это мяч. После игры обычай таков: обсушиться возле яркого огня, переменить сорочку, а потом с удовольствием сесть за стол, при этом особенно весело пируют те, кто выиграл».

Один из персонажей романа – судья Бридуа – решал все дела с помощью игральных костей, причем он старался действовать в полном соответствии с установленным юридическим порядком. Но из-за старости и плохого зрения Бридуа не так ясно различал «число очков на костях» и при вынесении приговора «мог принять четыре за пять».

Мотив шахматной игры, заимствованный Рабле из поэмы Франческо Колонны «Сны Полифила», лежит в основе описания бала-турнира в королевстве Квинтэссенции (Книга V, главы XXIV – XXV). Бал происходил в зале, пол которого был застелен бархатным ковром в виде шахматной доски, разделенной на белые и черные квадраты. Первыми вошли шестнадцать участников и участниц бала, одетые в золотую парчу. Среди них – восемь юных нимф, король, королева, «два башенных стража, два рыцаря и два лучника». За ними следовали другие шестнадцать участников, одетые в серебряную парчу. Они расположились на квадратах ковра в соответствии с правилами шахматной игры: в последних рядах «королевы заняли места рядом с королями…; рядом с королями и королевами в качестве их телохранителей стали лучники; подле лучников – рыцари; подле рыцарей – два стража. Следующий ряд на той и на другой стороне заняли восемь нимф. Между двумя рядами нимф четыре ряда пустых квадратов».

Писатель точно воспроизводит все перипетии шахматного сражения. Нимфы начинают бой, ходят с квадрата на квадрат, никогда не отступают, берут «неприятелей только по диагонали, вкось, и только вперед». Короли ходят и берут «неприятелей» во всех направлениях, но переходят лишь на один квадрат. Королевы ходят и берут «на все лады и по-всякому»: по прямой линии и по диагонали своего цвета. «Лучники ходят и вперед и назад, и далеко и близко… Рыцари ходят и берут глаголем: они проходят через один квадрат по прямой линии, даже если он занят своими или же неприятелями, а затем на втором квадрате поворачивают направо или же налево, меняя цвет… Стражи ходят и берут только по прямой, как и короли …, но они могут заходить как угодно далеко, если только линия свободна».

Все участники шахматного турнира ведут себя в соответствии с правилами куртуазного «вежества». Когда кто-нибудь брал в плен неприятеля, то отвешивал ему поклон, похлопывал по правой руке и становился на его место. Если королю угрожала опасность, то противники с низким поклоном предупреждали его об этом словами «Храни Вас Господь!», чтобы слуги могли защитить своего властелина. Короля нельзя было взять в плен. Перед ним опускались на левое колено, говоря: «Добрый день!» и заканчивая на этом турнир. Игры у Рабле являются также источником для сравнений, метафор и экспрессивных образов, выражающих удачу-неудачу.

Игровые формы поведения свойственны многим персонажам комедий английского драматурга Вильяма Шекспира (1564 – 1616), который как никто другой умел разбираться в самой сути понятий игры и жизни. В комедии «Укрощение строптивой», например, слиты воедино быт и игра. В пикировке достойных противников – Петруччо и Катарины – слышатся отголоски состязаний в добродетели и хуле: на все грубости Катарины Петруччо отвечает притворными любезностями, сменяющимися «безумным поведением» героя. Он называет старого дворянина Винченцио «прелестной девицей», у которой «румянец спорит с белизной на щечках». Понимая, что это розыгрыш, Катарина включается в игру: «Привет прекрасной, нежной, юной деве! / Куда идешь ты? Где твоя обитель? / Как счастливы родители, имея / Такое дивное дитя!»

Состязания в остроумии, «перестрелка остротами» между Бенедиктом и Беатриче занимают большое место в комедии «Много шума из ничего». Другой отличительной особенностью комедий Шекспира является их связь со старинными обрядами – рождественскими, масленичными и майскими играми. В них появляются свойственные карнавалу переодевания, образы шутов (Лаунс и Спид – «Два веронца», Оселок – «Как вам это понравится», Фесте – «Двенадцатая ночь» и др.); комедии начинаются со всеобщего непонимания, неразберихи – хаоса – и заканчиваются водворением порядка и торжеством любви – космосом. Многочисленные словесные поединки в проявлении остроумия лежат в основе пьесы «Бесплодные усилия любви», персонажи которой стремятся блеснуть своими остротами, шутками, каламбурами. По утверждению драматурга, с игрой «неразлучимы юность и свобода» («Гамлет», акт II, сцена 1).

Некоторые деятели культуры считали все творчество Шекспира блестящей мистификацией – талантливой, изобретательной игрой с читателями. Основываясь на тех «темных пятнах», которые содержатся в биографии и творчестве этого драматурга, они сомневались в авторстве Шекспира, причем голоса сомнений начали звучать с XVI века. В XIX веке Чарльз Диккенс писал: «Это какая-то прекрасная тайна, и я каждый день трепещу, что она окажется раскрыта». В XX веке ему вторил Владимир Набоков: «Среди вельмож времен Елизаветы и ты блистал, чтил пышные заветы... Ты здесь, ты жив – но имя, но облик свой, обманывая мир, ты потопил в тебе, любезной Лете. И то сказать: труды твои привык подписывать – за плату – ростовщик, тот Вилль Шекспир, что «Тень» играл в «Гамлете». В Советском Союзе среди сомневающихся был литературовед И.М. Гилилов, секретарь шекспировской комиссии при Академии наук СССР. Он предполагал, что произведения, приписываемые Шекспиру, были созданы графом Ретлендом и его женой Элизабет Сидни.