Особое место в исследовании игровой деятельности как средства, обеспечивающего изменение и развитие человека, занимает роман немецкого писателя Германа Гессе (1877 – 1962) «Игра в бисер. Опыт жизнеописания магистра игры Иозефа Кнехта с приложением оставшихся от него сочинений» (начат в 1931 г., опубликован в Швейцарии в 1943 г.). Созданное в тридцатые годы XX века это произведение оказалось созвучным умонастроениям и художественным поискам деятелей культуры второй половины столетия, соотносивших игру с бытием. Действие романа происходит в далеком будущем в стране Касталия, где возникает таинственная игра в бисер. Сначала она поражала своей простотой, но, развиваясь, постепенно превратилась в сложную структуру, основанную на языке знаков, прежде всего музыки и математики. В конечном итоге игра в бисер, олицетворявшая дисциплину ума, трансформировалась не только в изощренное соотношение структур и формул, извлеченных из разных наук и искусств, но и в средство постижения общего знаменателя и общего языка культуры: это игра со всем ее содержанием и ценностями. Цель каждого участника игры – сохранять накопленные человечеством интеллектуальные богатства и соблюдать нравственную чистоту. По наблюдению В.Ф. Устиненко, Герман Гессе опередил свое время прогнозированием внутренней «лаборатории» личности, где расшифровываются, «проигрываются» для себя (в сознании) «поведенческие коды и совершается выбор, обретение себя, своей позиции, отношения к людям, миру в целом».

Подобный выбор стоял перед героями писателей-экзистенциалистов второй половины XX века, отразивших движение к новому типу повествования, к новому типу человека в культуре и поднявших «житейскую игровую ситуацию до альтернативы бытия» (В.Ф. Устиненко). Экзистенциалисты абсолютизировали один из ведущих принципов игровой деятельности – свободу проявления творческих возможностей, заложенных в человеке. В их понимании это лишь – свобода «Единственного» (термин Хейдеггера), бессильного в своем одиночестве, «заброшенного» в жестокий и абсурдный мир, в котором он ничего не может понять, а тем более изменить. Вывод, к которому приходят экзистенциалисты, – это индивидуальная независимость, доведенная до предела: «Человек обречен быть свободным» (Ж.П. Сартр) как личность, чтобы не стать таким, «как все».

Концентрируя внимание на «свободном выборе» и провозглашая пафос действия, французский писатель Жан-Поль Сартр (1905 —) в трехтомном романе «Дороги свободы» (1945 – 5949) и в трагедии «Мертвые без погребения» (1946) обращается к коллизиям на пороге жизни и смерти, когда человек проявляется наиболее реально: он должен сделать моральный выбор, то есть выбрать поступок, и в этом поступке выбрать себя, свой вариант поведения.

В повести Альбера Камю (1913 – 1960) «Посторонний» (1941) вопрос жизни и смерти решается на судебном заседании, которое похоже на хорошо отрепетированный спектакль. Каждый из персонажей играет свою роль: трое судей в черных и красной мантиях и четырехугольных шапочках, прокурор, простирающий руки к публике, адвокат, воздевающий руки к небу, и преступник Мерсо, мелкий служащий из предместья Алжира, убивший араба. Мерсо не просит помилования у судей, оставаясь внутренне свободным в мире хаоса и абсурда, но его «абсолютная свобода» ведет к попранию общественных обязанностей и человеческих связей. Мотив «свободного выбора» становится ведущим в романе «Чума» (1946), воспроизводящем события 194… в Оране. Свирепствовавшая в городе эпидемия чумы имеет символический смысл: это и фашизм, и стихийное бедствие, и проявление всеобщего Зла. Все персонажи романа (доктор Риэ, мелкий чиновник Гран, журналист Рамбер, священник Панлю) пришли к борьбе, к сопротивлению чуме, сделав выбор совершенно самостоятельно, свободно. Каждому из них «стыдно быть счастливым одному» в зачумленном мире.

Экзистенциализм подготовил дальнейшее движение интеллектуального искусства, которое к 1970-м годам сменилось постмодернизмом, основанным на принципе господствующего интеллекта, плюрализма стилей, эстетик, программ, создания новой игровой вселенной, способной раскрыть не только творческие возможности художника, но и того, кто приобщается к художественной культуре. С точки зрения представителей этого направления, игра – это своеобразное хранилище духовного в человеке, это ввод в творчество, в основе которого – использование архетипов высокого искусства. В постмодернизме стираются грани в коммуникативной цепи, создаются условия для формирования личности, способной воспринимать культуру «вообще», в которой «текст» и «мир» являются однозначными понятиями, находятся внутри друг друга, живут и оцениваются по эстетическим законам. Произведения постмодернизма изобилуют цитатами, комментариями, объяснениями значения того или иного образа. Писатели охотно используют аллюзии, шутки, гротеск, пародию. Жизнь персонажей в их произведениях подчинена правилам эстетической игры, в которой нет места никаким переживаниям, никакой сущности, никакой целостности повествования. Игра, случай, переплетение знаковых систем заменяют авторский замысел, причинно-следственные связи и ценностные ориентиры.

По пути создания игровой картины мира шел один из предшественников постмодернизма, аргентинский писатель Хулио Кортасар (1914 – 1984) в романе «Игра в классики» (1963 г.). Детская игра в классики определяет структуру романа: писатель предлагает читать это произведение не по порядку, а так, как предусмотрено игрой: перескакивая из одного классика в другой. Начиная с третьей главы первой части «По ту сторону» вплоть до конца второй части «По эту сторону», в скобках указан номер одной из глав третьей части «С других сторон» с подзаголовком «Необязательные главы». Это – цитаты, комментарии к действию, рассуждения писателя Морелли, своеобразного двойника автора, внутренние монологи Оливейры. Кортасар предоставляет читателю возможность самостоятельно выбрать порядок чтения – традиционный или игровой зигзагообразный – и снабжает его «таблицей для руководства».

Игра в классики не только выполняет важную композиционную функцию, но и имеет глубокий символический смысл. Неслучайно в ее описание включено слово «Небо»: бродя по Парижу, Мага и Оливейра разглядывали «начерченные на земле клетки классиков – любимая детская игра, заключающаяся в том, чтобы, подбивая камешек, скакать по клеткам на одной ножке – до самого Неба». По наблюдению И. Тертеряна, она символизирует «камушек-мысль» главного героя, стремившегося достичь верхнего классика, чтобы найти ответы на обуревавшие его вопросы. Символика игры полностью раскрывается в размышлениях Оливейры, завершающих первую часть романа: «В верхней клеточке – Небо, в нижней – Земля, и очень трудно с камешком добраться до Неба, обычно где-нибудь да просчитаешься – и камешек выскочит за клетку. Постепенно, однако, необходимые навыки приобретаются, научаешься прыгать по всяким клеткам…, и в один прекрасный день оказывается, что ты можешь оторваться от Земли и проскакать со своим камешком до самого Неба, взойти на Небо…, плохо только то, что как раз в этот момент, когда почти никто вокруг не умеет добираться до Неба, а ты научился, в этот самый момент кончается детство и ты зарываешься в книги, ударяешься в тоску по бог знает чему, теряешься в созерцании другого Неба, к которому еще надо учиться идти».

Игра символизирует не только поиски истины, но и самую жизнь, полную горя, страданий, трудностей, искушений и заблуждений. Неслучайно в романе часто используются фразеологические выражения, связанные с мотивом «жизнь-игра». К примеру, Оливейре нетрудно вообразить будущее, «где можно будет играть в уже игранные игры». Он же оценивает свое пребывание в Париже как «конец великой игры», а свою жизнь – как игру, которая «идет сама по себе, ты же суешь палки в колеса». Любовь Грегороувиса к Маге представляется Оливейре «старой, как мир, игрой». Или: в одной из записей Морелли сказано: «Я говорю о тех временах, а не об элегическом финале, когда ясно, что игра сыграна».

Игровая атмосфера романа создается разнообразными средствами. Оливейра и другие члены Клуба Змеи играют в придуманную ими игру, по условиям которой «вынимать из прошлого следовало только незначительное, сгинувшее». Грегоровиус в стремлении найти «какие-то резоны» раскидывает карты таро то на прямоугольнике стола, то на покрывале постели, то «в уме». Орасио играет с Тревелером и Талитой в труко, эскобу, в словесные игры («кладбище слов», «вопросы на весах»). Дежурный врач в психиатрической больнице – страстный любитель покера. Вслед за своими героями писатель вступает в игру с читателем. Он использует словесные и музыкальные анаграммы («боротнао»; ноты для фортепиано, скрипки и рожка являются «музыкальным эквивалентом имен Arnold Schoenberg, Anton Webern, Alban Berg» и др.), искаженную липограмму (III часть, 69), не смешиваемые друг с другом печатные и выделенные курсивом строки. Печатные строки содержат признания-рассуждения Оливейры, оказавшегося последний раз в комнате, где они жили с Магой. Строки, выделенные курсивом, представляют отрывок из любимого романа Маги. Нередко Кортасар прибегает к игре слов («В одном месте у Морелли – эпиграф из «L’Abbe C», то есть Аббат Ц и АВС [алфавит]; в психиатрической больнице больные просят убить собаку, фамилия главврача – Овехеро [овчар]; «Пола – полюс Парижа, Париж Полы… Пола – Париж») и логогрифам («вместо этой галиматьи с галиматерью, матерью…», «встретился – расстретился» и др.), вводит огромное количество пословиц, стихотворений, цитат на латыни, английском и французском языках (часть III, 96).