музыканты), и у тебя одна дорога – играть в оркестре в филармонии. И опять же, если нет филармонии в твоём городе, то едешь в чужой город, где она есть. Зарплата твоя – от 12 до 18 тысяч рублей. И это реальный потолок. Оркестр делится на несколько групп: группа скрипок, группа альтов, группа валторн, группа гобоев, группа литавр, виолончелей, контрабасов и так далее. В каждой этой группе есть концертмейстер – такой чувак, который больше 10 лет проиграл в оркестре. И только он получает максимальную зарплату, 18 тысяч рублей. Но они все, как правило, уже старики. А жизнь их похожа на рутину. Приходишь в 9 часов на репетицию, в 14.00 ты уже свободен. И так каждое утро и всю жизнь.

А зачем тогда это всё надо?

Ну, это считается очень высокодуховно, круто…

То есть играть в филармонии – это высший пилотаж?

– Для классической музыки – да, высший пилотаж. Серьёзная музыка. Денег не получаешь ни фига, но зато ты крутой. А самая крутость – вот есть дирижёр, это такой мужик с палочкой, и вот есть группа скрипок, самая крутая во всём симфоническом оркестре, и там у них по номерам все скрипки: первая, вторая, третья… И вот самое офигенное – быть первой скрипкой в оркестре, потому что только первой скрипке перед началом каждого концерта на глазах у всего зала дирижёр жмёт руку!

И что, он больше всех других скрипок денег получает?

Да нет же. Как все. На равных. Но он крутой.

А как его выбирают, первую скрипку-то?

Кто больше всех служит в оркестре. Всё просто.

А не кто лучше всех играет?

– Играют все хорошо, как правило, потому что есть такая штука, как ноты, и все чуваки, которые из «консервы», просто не могут не уметь читать ноты.

– А если они с похмелья?

– Пофиг. У меня в городе Т. есть один знакомый, он старше меня на 25 лет, играет в оркестре. Так вот он из 25 лет 20 пьёт. У них есть специальная столовая для оркестрантов, и он рассказывает, что приходит туда с товарищем-контрабасистом, они берут себе первое, второе и бутылку водки на десерт. Выпивают и идут играть.

А что, их никто не проверяет? А если играть начнёт плохо?

Да не может он заиграть плохо, он же этому учился 18 лет.

То есть если 18 лет учишься, то талант не пропьёшь?

– Это, понимаешь, не талант. Как тебе объяснить? Ну, представь, что ты машина и в тебя вставили диск с музыкой. И ты этот диск проигрываешь и проигрываешь, и через 18 лет в академической системе ты становишься вот точно такой же машиной. Есть ноты, которые показывают, как тебе играть, есть дирижёр, который показывает «громче» или «тише». И это объединяет всех этих людей, которые кладут всю свою жизнь на алтарь Музыке.

– Но это же их выбор? Разве нет?

– Как правило, виновата в этом мама, которая в детстве насильно заставляла играть.

– Мама во всём виновата?

– Ну да, она самая. Сначала он любит маму и слушается её. А потом у него просто нет выбора… А потом музыка как наркотик. Ну и кем он, этот чувак, пойдёт ещё работать? На стройку? Так руки беречь надо. Экономистом? Так он же не умеет больше ничего. Вообще это очень обидно. Например, в Лондоне очень счастливо живут такие музыканты, им хорошо платят, покупают квартиры, всячески поощряют.

– Значит, за границей это круто – заниматься Музыкой, а у нас нет?

– Конечно, поэтому у нас так мало народу, который занимается Музыкой.

О своей музыке музыканты могут говорить бесконечно. Смешные такие, увлечённые звуками люди. Папа у него тоже смешной, у этого музыканта, он мой лучший друг.

У меня есть один единственный друг-мужчина. Я его зову Рыжим. Рыжий даже не от цвета бороды и цвета волос, а потому, что он рыжий, не похожий на всех.

– Ты где так долго был? Я тебе пишу, пишу.

– Да с усадьбы только пришёл. Думаю, что сегодня ночью убью нахер Пёскина! Вторую ночь спать не даёт, сука.

– За что? Чем он тебя беспокоит?

– Лежит в конуре, философски смотрит на окружающую действительность и… воет, гад. Взгляд такой меланхоличный, пока не наругаешься на него.

– Ну, значит, у него причины свои какие-то… Почему ты его не поймёшь?

– И, падла, частоту воя подбирает такую, что конура как резонатор работает! Надо же, сутки где-то трахался, вернулся, залез в конуру и начал выть.

– Тебе на втором этаже пьяному слышно?

– Ага, слышно. И я так часто не трахаюсь. То есть я вообще не трахаюсь – не с кем. А он, блядун, на всём готовом – кормят его, поят, – ещё и воет.

– Ты ему завидуешь просто, да?

– Да мне по хрену было бы, но воет так, что уже соседи спрашивают, что у меня с псом. А у него тупо меланхолия. Философ х…в. Блин, точно шкуру с него сниму.

Отвали от Пёскина! Ему просто грустно.

Мудак он!

Ага, и кот у тебя мудак, и Пёскин мудак. Все у тебя мудаки, да?