Кассиль Лев Абрамович
Шрифт:
– Эх, на Волге у нас сейчас, – сказал Антон, – тихо, на тысячу верст тишина!
– Я только раз была на Волге.
– Ничего… Мы еще с вами поплаваем там. Верно?
Вот опять! Как только останется наедине с Настей, так черт знает какие глупости лезут на язык, а то, о чем хочется сказать, никак не выговоришь. Антон вспомнил, как внимательно слушают его Лада, Ласмин, Мария Дементьевна, когда он разглагольствует о чем-нибудь. Все восхищаются, какой он непосредственный, сильный.
– Ох, и здоровый же я, Настасья Сергеевна! – произнес он голосом, которым обычно говорил у Токарцевых.
Однако на Настю это мало подействовало.
– Почему вы, Антон, мне все твердите, что вы такой здоровый?
– А что ж я буду говорить, что больной? – сказал Антон и обиделся.
Он буркнул это нарочно грубо. Что такое, в самом деле!.. Ничем не проймешь!
Он посмотрел сбоку на Настю. Лунная дорожка пошла по озеру. Отблески дробились, освещали Настино лицо. И Антону был виден профиль Насти, как бы обведенный светящимся и лучистым контуром. Настя задумчиво смотрела на воду.
Антон почувствовал огромную нежность. Ему захотелось сказать что-нибудь очень хорошее и простое Насте. Он подсел немножко теснее:
– Настя, Настасья Сергеевна, я вас все хочу спросить, все это…
И он опять замолчал.
– Ну, чего же вы молчите?
– Да вот как-то все это…
– Ну, ну, – подбадривала его Настя.
И тогда, совершенно не зная как, решительно и убито, Антон проговорил:
– Вот… на дубу три ветки, а на каждой по три яблока. Сколько всего?
– Ну, девять, – изумилась Настя.
– Э-э, разве на дубу яблоки растут? – сказал с превосходством Антон. – А еще инженер!
– Ой, смешной вы, Антон! – ласково засмеялась Настя. – Хороший вы, славный, чистый вы весь какой-то… И отчего мне с вами так хорошо?
Антон уставился на Настю, потом вдруг радостно, решительно и косолапо обнял ее.
Она стала сразу строгой и чужой. Она схватила Антона за руку. Пальцы у нее были холодные и жесткие.
Антон не разжал рук.
– Мертвая хватка… будьте покойны… – бормотал он, усмехаясь, плохо соображая, что говорит. – Так и в газетах написано: «Кандидов – мертвая хватка».
Настя сердито вырывалась:
– Кандидов, пустите сейчас же!.. Эх, вы…
Антон взглянул ей в лицо и обиженно выпустил.
Настя хотела еще что-то сказать, но вдруг беспомощно махнула рукой, резко повернулась и ушла, не попрощавшись, строгая и неумолимо обиженная.
Антон постоял секунду, потом сорвался было с места, бросился вслед:
– Вы куда?.. Настасья Сергеевна… Настя!
Он остановился и с размаху ударил себя в щеку:
– Ой, арбузник я, арбузник!..
На пруду что-то легонько бултыхнулось. И у самого берега, дразнясь, квакнула лягва.
Глава XXXVI
Портрет на обложке
Через день Антон сидел в кафе с Бобом Цветочкиным, Димочкой и Ладой. Настроение у Антона было скверное. Сосредоточенно сопя, он пытался через соломинку высосать сливки из стакана «кофе-гляссе». Это было трудное и необычное занятие. Сливки пузырились и разлетались брызгами.
– Ну, что вы такой кисляй сегодня? – спросила Лада. – Расскажите что-нибудь из волжской жизни.
Антон молчал. Лада подсела поближе:
– Отчего вы такой грустный-грустный?
– Вовсе я не грустный-грустный-грустный, – хмуро отвернулся Антон.
– Сейчас я его живо развеселю! – воскликнул Димочка и сделал жест фокусника. – Делаю раз!.. Два!.. Алле, гоп! – И он вынул из портфеля журнал.
Закрывая от Антона, он показал что-то Ладе. Та восхищенно всплеснула руками. Димочка повернул журнал обложкой к Антону. Во всю обложку спортивного журнала большого формата был напечатан портрет Антона. Антон был великолепен. Он был изображен во всем своем голкиперском величии: в свитере, в перчатках, с мячом. Антон схватил журнал обеими руками. Так крупно его еще никогда не печатали.
– Так это я тут? Ох ты, черт, а?!
По-детски обрадованными глазами он обводил присутствующих, всматривался в журнал, отводил его в сторону, смотрел издали.
– Вот так петрушка! Ай да Антон-тамада!.. А ничего ведь парень, типичный Кандидов.
Он так фыркнул в соломинку, что пена и сливки веером брызнули на окружающих. Потом он вдруг встал.
– Вот нашим-то сюрприз, – сказал он. Голос его потеплел.
Его не отпускали. Лада повисла у него на руке. Антон осторожно высвободился: