– Неловко, и так третий день носа на работу не кажу.

– Не умеете вы себя поставить, – сказал Цветочкин своим обычным методическим голосом. – Вот я, например. Я прежде всего спортсмен. Ну хорошо, спортсмен с завода «Магнето». Но утомляться на производстве? Зачем мне это? Есть масса специальных приемов неработы в конце концов. Я занят прежде всего на тренировке – раз, массаж – два, моцион – три. Отдых после матча нужен, как по-вашему? Безусловно. Четвертое – обдумать методу требуется время? У меня все время расписано. Куда же вы?

…Ребята работали у малого гидроканала. Настя нагнулась, просовывая руку в заевший механизм. Она провела пальцем по мотору, потом вытащила руку. Палец был в ржавой грязи.

– Вот вам ваш знаменитый Антон! – сказал в сердцах Бухвостов.

– Да, забурел работничек, – огорчился Фома.

В эту минуту вошел возбужденный Антон.

Яркий галстук его развевался на ходу, как флаг. Среди усталых, выпачканных товарищей он выглядел франтом и бездельником. Он почувствовал это. Пыл с него слетел, но по инерции он протягивал уже журнал со своим портретом на обложке:

– Вот, глядите!

Все молчали.

– Тебя вот куда глядеть поставили, а ты? – укоризненно сказал Фома.

Бухвостов сгоряча схватил руку Антона и ткнул ее в засорившийся механизм:

– Тебя это нисколечко не занимает…. лишь бы о тебе шумели, и больше ничего…

Антон резко вырвал свою руку.

– Пошел к черту! – сказал он. – Не приставай! – и вышел, хлопнув дверью.

Антона вообще перестало занимать все, что происходило в общежитии. Карасик встречал его в разных местах, и всюду он был весел и общителен, дома он напускал на себя вид томный, тоскующий. У него произошло еще несколько стычек с Бухвостовым. Даже с миролюбивым Фомой он перестал ладить.

После одной из таких размолвок с Антоном Фома и Бухвостов едва не рассорились между собой.

– Он думает, Коля, что все дело в зависти. Будто мы его карьеру заедаем, дурака!

– Это ты, может быть, завидуешь, – обиделся Бухвостов.

– Я? Вот те здравствуйте!.. Уж кто бы говорил, кажется… Я ведь тоже глаза имею…

– Ну, и что же ты видишь своими глазами?

– Это уж мое дело, что я вижу. У тебя очков не прошу.

– Ну и молчи тогда!

– И молчу.

Антона очень редко можно было теперь застать дома. И с Карасиком он перестал вести ночные дружеские разговоры, когда сквозь тьму они тянулись друг к другу на огонек папиросы. Карасик долго набирался духу, но в конце концов решился:

– Слушай, Антон, что с тобой такое?

– А что? – неохотно отозвался Антон. – Ничего особенного.

– Да какой-то ты такой стал…

– Какой?

– А ты что, сам не понимаешь?

– Бросьте вы это!..

Разговор шел в темноте, но Карасик слышал, как Кандидов сел на кровать.

– Что такое, в самом деле? Вечно улыбаться я вам должен, что ли?

– Улыбаться необязательно. Глупости ты, Антон, болтаешь… Я просто не понимаю, не то ты нарочно тоску напускаешь, не то правда что-нибудь у тебя не ладится. Но раз не хочешь отвечать, не надо.

Карасик шумно повернулся к стенке.

– Что ж, тоска растит человека – это дрожжи, человек всходит от нее.

По тому, как гладко выговорилось это у неловкого на язык Антона, Карасик понял, что Кандидов повторяет чужие слова.

– Держался бы ты подальше от этих тоскующих арапов. Боюсь я за тебя, Тошка! Ты не сердись, очень уж ты на внешний лоск падок. И в словах, и во всем. Я слышал, Антон, как ты сегодня насчет своей натуры распространялся Бухвостову, что тебя, человека большой воды, на мелководной машине не удержишь… Говорил?

– Ну, говорил.

– Потом насчет времени. Что всем нам вечно некогда, мы, мол, уходя куда-нибудь, смотрим на часы, как на икону. Как тебе не стыдно, Антон! Ведь это же ты с чужого голоса поешь. И насчет стихии ты такой вздор порол, что мне просто страшно и совестно за тебя стало.

– Ты, пожалуйста, не бойся за меня, – бросил Антон.

– Погоди, Тоша. Я, знаешь, Блоком увлекался. Он тебе бы тоже пригодился. И вот, понимаешь, прочел у него в дневнике, как он радуется гибели Титаника. «Жив океан!» – пишет… Такое трагическое поражение человечества, а он радуется: «Жив океан!» Не могу с тех пор им как человеком восхищаться. Но я понимаю, у него это от перегруженности культурой. Ему казалось, весь мир в железо взят, техникой раздавлен. А откуда это у тебя пошло? Я, положим, знаю… Это козлобородый тебе напевает с Димочкой. Где же твой нюх прославленный?

– Ну, это уж, знаешь!.. – возмутился Антон. – Просто, культурные малые. Вот меня и тянет на хороший разговор. А ты! Тебе хорошо… получил с детства все готовенькое… И ты меня, пожалуйста, не учи. У меня стаж с 1921 года. А ты кто, чтобы учить, какие твои данные? Что ты на своем горбу в жизни имел, уж если так? Давай поговорим… Ранец ты только разве с книжками таскал. Ты потник вот поноси с кладью да походную сумку… а после разговаривай.

– Да, да, верно, конечно… – забормотал упавшим голосом Карасик. – Данных, конечно, нет. Ну, извини, Тоша. Я без права, просто хотел так… Извини…