Она не понимала, что же произошло, но видела, что у ребят стряслось горе.

Карасик даже не взглянул на нее. Бухвостов удивленно кивнул и отвернулся. И даже радушный Фома не сказал ей своего обычного «чай да сахар, милости прошу к нашему шалашу». А она ехала с такими надеждами… Правда, Антон не ответил на ее письмо, где она сообщала о предстоящем своем приезде и намерении учиться в Москве. Она сидела на сундучке одинокая и никому не нужная, чужая. Из-под двери дуло. По тугим, загорелым щекам поползли обидные капли. Мама Фрума спохватилась и подошла к ней. Она все выспросила, все узнала. Аккуратненькая, участливая старушка показалась Груше в эту минуту самой родной на свете.

– Ах, эти футбольщики, – говорила мама Фрума, – они расшумятся, так это не дай бог! Антон, положим, тоже хорош. Мальчики для него так старались, а от него одно огорчение… Ну, идемте уж.

Груша привезла целый мешок с арбузами. Полосатые спелые шары выкатились на стол.

– Надо угостить мальчиков! – воскликнула мама Фрума.

И через несколько минут она уже бегала по комнатам, разнося угощение, и утешала. На все случаи жизни у нее было заготовлено одно всеисцеляющее утешение.

– Как вы думаете, – спрашивала мама Фрума, – сколько жителей всего на свете?

– Да около двух миллиардов, – отвечали Фома, Бухвостов, Карасик.

Она задавала этот вопрос в каждой комнате всем по очереди.

– Так на свете, самое лучшее, минимум два миллиарда неприятностей и огорчений, – говорила мама Фрума. – Так стоит из-за каждого убиваться?

– Действительно, одна двухмиллиардная мировой скорби! – невесело смеялся Карасик.

Груша сидела в комнате Насти. На столе перед Настей лежал арбуз, светло-зеленый, матовый. Печально припав к холодной корке головой, Настя что-то выцарапывала перочинным ножичком.

– А тебя что, Антон выписал? – спросила она как можно равнодушнее.

Но Груша почувствовала ревнивое любопытство в ее голосе.

– Ой, Настенька, вы не думайте!.. – заторопилась она.

Она все рассказала, как она готовилась на Волге, зачем она приехала. Перед Грушей стояла тарелка, полная арбузных корок. Тараторя, Груша звучно выплевывала семечки, и они сочно щелкали о тарелку.

– А Евгений Григорьевич у вас есть? – спросила вдруг застенчиво Груша.

– А кто это? – не сообразила сразу Настя.

– Ну, вот этот деликатный такой, который в газете печатается. Вы его как, Карасиком кличете?

– Ах, Карасик! – засмеялась Настя. Она поняла вдруг смущение Груши. Ей стало весело.

А в соседней комнате хмуро расхаживал Бухвостов. Вприпрыжку за ним бегал Фома.

– Вот тебе и выиграли первенство, вот тебе и выиграли первенство!..

– Уйди, говорю!

– И уйду, дождешься. Сам, один играй.

Крупная, дородная, сидела перед маленькой Настей Груша Проторова. Внезапно Настя почувствовала доверие к этой большой, сильной девушке. Она чем-то напоминала Насте Антона.

– Груша, не вернется он, – сказала Настя.

– Кто, Тошка-то? Очухается – сам придет. Я их, грузчиков, породу наизусть знаю, все такие. У, демон!

В соседней комнате Бухвостов и Фома уплетали арбуз. Они с носом по самые глаза погрузились в сладкую хрустящую мякоть. Говорили с полными ртами.

– По-твоему, перегиб? – спрашивал Бухвостов.

– По-моему, Коля, перегиб, – отвечал Фома, спешно жуя. – Он хоть и гад, конечно, но парень ничего.

– Гад, но ничего, – соглашался Бухвостов.

Человек, возвращающийся из долгого отсутствия домой в предвкушении счастливой встречи и семейных радостей, но заставший на месте своего дома головешки пожарища, поймет чувства, испытанные Баграшом. Все, казалось, полетело к черту. Едва Баграш вошел в общежитие, как наблюдательный его глаз подметил катастрофические приметы. Полы были не подметены, чертежи валялись где попало. На некоторых из них лежал слой пыли. Баграш понял, что без него произошло что-то неладное. Когда ребята вернулись с работы, он поговорил со всеми по очереди.

– Всех повышибать вас! – слышалось из комнаты Баграша. – На поле вы туда-сюда, команда, а так – сброд!

Из педагогических соображений Баграш нарочно сгущал краски.

Фома и Бухвостов вышли из его комнаты встрепанные, распаренные, красные и долго еще потом вздрагивали, отдувались и, смотря друг на друга, качали головами.

Но, несмотря на баню, на полученную трепку и взгрев, оба – и Фома и Бухвостов – как будто повеселели. Потом из комнаты Баграша вылетела сконфуженная и пристыженная Настя. Она вышла, закрыла за собой двери, весело встряхнулась. Попало и маме Фруме за беспорядок.