Император упер руки в бока и захохотал.

— О, Лилит, первая Ева! Кланяюсь тебе! Кланяюсь тебе! Кланяюсь тебе! О, Мефаниэль, царь насекомых! О, Самиэль, царь червей! И ты, сам наставник Евы, прельститель змей, Самаэль! Посмотрите на сию девицу, сколь она простодушна! Кланяюсь вашим красным каблучкам, princesse! — продолжал император, кривляясь, кобенясь, потирая руки, втягивая щеки так, что появлялись две ямы около его сардонически улыбающегося рта. — Кланяюсь вашим каблучкам и желаю скорого замужества, желаю вам получить в собственность человекообразное покорное существо, которое и покорите под сей красный каблучок! Ах, красные каблучки, красные каблучки! Сколько благороднейших сердец вы растоптали! И не их ли кровью вы окрашены? ха! ха! ха!

— А знаете ли, princesse, за что верховный ангел Метатрон был наказан шестьсот шестьюдесятью шестью ударами огненных розог? Не знаете? О, это прелюбопытная история! Расскажите ее вашему папеньке и папеньке вашего раненого товарища детских игр! Она весьма поучительна, эта история, хотя ее и сообщают проклятые жиды-каббалисты. Раз в день Метатрон записывает в книгу добрые дела людей, и в это время ему разрешается сидеть в присутствии самого Господа. Однажды великий талмид-хахам Элиша бен Абуийя, поднявшись на небо, увидел там сидящими два существа: Бога и Метатрона. Он подумал, что на небе два бога. За то именно, что Метатрон не встал при входе Элиши и ввел святого раввина в заблуждение, и приказано было от Бога вывести Метатрона немедленно и дать ему шестьсот шестьдесят шесть ударов огненными розгами. Расскажите эту историйку вашему папеньке, princesse! Au revoir, princesse! Лешана габои Бирушелаим! (До свидания на будущий год в Иерусалиме). И с неизобразимыми жестами, улыбками и прыжками император вышел из покоя, оставив княжну в полном недоумении, чего ей и семейству ее ждать в ближайшие дни.

Через два часа после обычного визита государь прислал тайно за княгиней Екатериной Николаевной Лопухиной с повелением явиться во дворец немедленно.

Княгиня едва имела время обновить свой туалет. Она уже предупреждена была госпожой Жербер о странной сцене, обмороке княжны и всем, что при этом произошло. Княгиня ужаснулась, едва услышала имя молодого князя Гагарина.

— Девчонка нас всех губит! — вскричала она. И, полумертвая от страха, села в карету, шепча: «Помяни царя Давида и всю кротость его!»

Во дворце ее сейчас же провели в покой, смежный с кабинетов императора. Прошло полчаса томительного ожидания. Вдруг дверь отворилась, и вошел Павел Петрович. Он был в ботфортах, перчатках с раструбами, трехрогой шляпе, с хлыстом в руках и собирался на прогулку верхом к строившемуся на месте старого дворца Михайловскому замку. Появившись перед трепещущей, присевшей княгиней, император устремил на нее холодный взор, пыхтя и откидываясь корпусом назад.

В ушах у княгини зазвенело, и пол поплыл из-под ее ног.

— Каково поведение княжны Анны? — вдруг спросил Павел Петрович сиповатым голосом.

— Пока на глазах, я знаю, ваше величество, — собравшись с силами, отвечала княгиня. — Могу засвидетельствовать, что поведение княжны под моим наблюдением примерное. Но она проводит все вечера у соседей наших, у Долгоруковых, и я там уже не могу за ней следить.

— Что же она там делает и кого там видит? — отрывисто спросил государь.

— Много молодежи конной гвардии и других полков. Преимущественно танцуют, ваше величество. Так мне передавала госпожа Жербер.

— Из молодежи кто чаще всех там бывает?

Рибопьер, ваше величество.

— Княжна с ним танцует?

— Вальс, ваше величество.

— Это ничего, — сказал император. — Я сам позволил княжне танцевать вальс с Рибопьером.

— Точно так, ваше величество. Она говорит, что вам благоугодно было повелеть соизволить ей всегда с Рибопьером вальс танцевать. На сем основании она и танцует с ним каждый вечер.

Император покачал головой и улыбнулся.

— Ум женщины — великий казуист. Но, принимая слова мои к точному исполнению, должно было бы княжне танцевать и день и ночь.

— Ах, ваше величество, кружиться в сем танце первейшая ее страсть. Готова и днем и ночью на сию забаву.

— Монахиня, что и говорить, — сиповато засмеявшись, сказал император. — Но, обращаясь с молодежью, не позволяет ли княжна себе каких-либо вольностей, не приличных ее сану и положению? — спросил он строго.

— Не угодно ли вашему величеству собственными глазами за поведением княжны проследить, — сладким, заискивающим голоском сказала мачеха.

— Это как же?

— Ваше величество, пожалуйте к нам сегодня вечером, после того часа, когда княжна обычно уходит к Долгоруковым, и встаньте у двери, которая к ним ведет. Она ширмой ветхой заставлена и ведет прямо в залу, где молодые люди танцуют. Самолично изволите наблюсти, ваше величество, поведение княжны.

— Добро, употребим сию военную хитрость. Любовь — война, не правда ли, княгиня? — галантно спросил император.

— Ах, ваше величество, — опуская загоревшиеся глаза с нарочито притворной скромностью, отвечала перезрелая кокетка, — я от сей войны давно уже отстала.

— Монахиня, монахиня! У нас все монахини! — сиповато смеялся Павел Петрович. Добро. Я буду. Но чтобы никто не знал, особливо княжна Анна. Слышите?!

— Слушаю, ваше величество, слушаю.

— Вы головой мне ответите! Вы головой мне ответите! — вдруг бешено крикнул император и, повернувшись на каблуках, вышел, оставив княгиню в совершенном расслаблении от страха.