Роберт вдруг замер. В коридоре раздавались шаги. Шли стражники, громко переговариваясь и, похоже, даже бранясь. Шаги замерли возле моей камеры, и, когда ключ повернулся в замке, Роберт погасил свечу и выпорхнул с ней за окно.

Закинув руки за голову, я лежал на топчане и щурился, осваиваясь со светом фонаря, который появился в камере первым. Это был допотопный фонарь, коптящий и воняющий маслом. Если они с обыском, то ох как не вовремя!

— Эй! — окликнул меня унтер и потряс за плечо. — Спишь?

Стражники оставались наполовину в коридоре. Так было положено по инструкции.

— Уже нет, — отозвался я, но позы не изменил, потому что под моей спиной лежали напильник и горсть конфет.

— Твои друзья из сороковой камеры просили передать тебе несколько слов. — Унтер стал принюхиваться, оглядываться, подсвечивая себе фонарем. — Чем это у тебя тут пахнет?

— Билл, чай стынет, — сказали ему из коридора. — Давай скорее.

— «Э-ге-ге-хали-гали!» — просили передать твои друзья. И «э-ге-ге-абордаж!». — Унтер не удержался, захохотал, выписывая светом лампы узоры на стенах. Захохотали и стражники, а я захохотал громче всех. Пираты не падали духом!

Фонарь уплыл обратно в коридор, дверь закрылась, и похожий на «кольт» ключ сделал два оборота. Шаги начали удаляться. Роберт вернулся в камеру и снова зажег свечу. Он заметно повеселел, да и я, признаться, тоже.

— И последнее, сэр Бормалин, — сказал он, грея крылышки возле крохотного пламени, — в подводных тюрьмах главным образом содержались беглецы с плантаций или те, кто напрочь отказывался быть рабом.

— Самсонайт… — понял я.

— Точно! — кивнул Роберт. — Моряки, которых умыкнул Самсонайт и которых Клифт вывез сюда в качестве рабов. Поэтому никакие не бандиты и головорезы бежали из тюрем, а в основном моряки. Страна переполнена беглыми моряками.

— Джоуль боится! — понял я. — Ведь моряки — серьезный народ, они могут отменить и одного губернатора, и другого.

— Вот именно, сэр Бормалин. — Роберт слетел на топчан и зашелестел там конфетами. — А у вас, я погляжу, был сегодня эпистолярный денек? — кивнул он на пачку писем. — Карандашик-то не весь исписали?

Я достал огрызок карандаша, и Роберт, вернувшись на стол, придвинул к свету лист бумаги.

— Мы однажды говорили о моей зрительной памяти… — замялся он, занося карандаш.

— Которой завидует даже сэр Авант?

— Именно! — Роберт расцвел. — Вчера в кабинете губернатора я случайно увидел карту на стене…

— И вы запомнили ее! — ахнул я.

— Ее, правда, тут же зашторил комиссар… — кокетничал Роберт, быстро рисуя подробную портулану Карамелии и части Павиании, примыкающей к Кукурузному проливу.

Нет, что за удивительный попугай! Через минуту он отложил карандаш, недовольно поглядел на свое художество и лапой толкнул карту в мою сторону.

— Ладно, пойдет… Теперь, сэр Бормалин, я улетучиваюсь. — Он сделал тренировочный круг по камере, задевая стены крылом, и вернулся на стол. — Мы с моим другом со дня на день попробуем вас выручить. У нас есть несколько идей. Одна, например, требует чисто гимнастических навыков. Вы с гимнастикой на короткой ноге?

— Скорее на длинной, — признался я, краснея. Ведь была же у нас гимнастическая секция, а я и ее обходил стороной!

— Время у вас есть, — успокоил меня Роберт. — Изучайте карту, занимайтесь гимнастикой… Это вам скоро пригодится. И главное, не падайте духом!

Он взял напильник, поднял воротник пиджака и протиснулся сквозь прутья решетки. И уже оттуда, со свободы, признался мне:

— Знаете, сэр Бормалин, мне нет-нет да померещится: «Дай! Дай пятерку!» Скучаю я без Гарри. — И Роберт исчез в прохладной карамельной ночи, насквозь пронизанной таинственным светом луны, которая отчужденно стояла в дальнем своем далеке. Усилием воли я перестал обращать на нее внимание и сидел над картой до тех пор, пока не догорела свеча. А потом снова пошел снег…

Второй день заключения начался с повального обыска. Семеро стражников повалили топчан, табурет и стол, предварительно отвинтив их от металлических скоб, и стали исследовать сначала саму мебель, разбирая ее, ковыряя шомполом и простукивая, а потом и участок пола, на котором мебель стояла. Несолоно хлебавши они привинтили все обратно, отряхнулись и вышли один за другим. Остался лишь унтер, да из коридора в камеру торчали два неизменных дула.

— После завтрака у тебя опознание, — неофициально сказал унтер. — Звонили из губернаторской резиденции и предупредили. Так что будь готов. Жалобы есть?

— Прогуляться бы! — вздохнул я.

— Еще нагуляешься, — пообещал унтер и вышел за завтраком, оставляя меня под присмотром нарезных стволов. Пока он ходил, дверь оставалась приоткрытой, и получившийся сквознячок напомнил мне метель… сугробы… печальные морды лошадей, заносимых снежком…

Полдня потом я прислушивался к звукам в коридоре, вскакивая на шаги и голоса, но все это было не ко мне. Опознание прибыло только после обеда. Зато это было всем опознаниям опознание.