— Ваше превосходительство еще не знает всей сети наших осведомителей. Анна Петровна содержит меблированные комнаты, дает очень ценные сведения, по ее рекомендации были приняты и блестяще себя оправдали такие агенты, как убитый Шарашкин и действующий сейчас в Москве Рейнштейн.

— Гм… но вы же в рапорте пишете, что этот Клеточников хоть и с университетским образованием, но… как там… не произвел на вас «впечатления человека, способного к агентурной деятельности»?

— Поэтому я и прошу ваше превосходительство перевести его по письменной части, человек он болезненный, вялый, апатичный, несловоохотливый, такие не только не выдают тайн, а напротив, вполне пригодны для их сохранения.

— Так, так, а вы проверяли его?

— Так точно, ночами он всегда дома, живет в нужде, компании ни с кем не водит, обедает в кухмистерской, на службе усерден, молчалив, никакой пытливостью к секретам не страдает.

— Ну, если вы так настаиваете, то, что же, я согласен. Скажите, а этот, как его… Рейнштейн — еврей, немец?

— Из остзейцев, ваше превосходительство. Весьма ценный агент, связан с небезызвестным вам Северным союзом рабочих, жена его, Татьяна Алексеевна, по его же словам, любовница Ивана Ивановича Козлова. Надо полагать, что Козлов — это Виктор Обнорский.

— Как Обнорский, это тот, которого еще с семьдесят второго года разыскивают?

— Так точно, тот самый.

— Но позвольте, почему же он до сих пор не арестован?

«Вот идиот, вот свинья, хоть бы догадался предложить кресло. Не понимает он ничего в сыскном деле, эх, Николай Владимирович, Николай Владимирович, ты бы не стал задавать мне глупых вопросов».

— Да вы присаживайтесь, Григорий Григорьевич, курите.

— Благодарствую, Александр Романович.

— Так объясните все же, почему Козлов все еще на свободе?

— Видите ли, Александр Романович, по донесениям Рейнштейна из Москвы, Козлов этот связан с типографией «Земли и воли», а также с руководителями Северного союза. Козлов теперь от нас не уйдет, мы его в Москве плотно обложили, там не только Рейнштейн, но и наш агент Соколов. А вот если через него мы типографию нигилистов накроем да захватим головку рабочей организации, то можно будет считать, что со смутьянами покончено, остальных мы, как мышей, переловим.

— Хм… Прошу вас, Григорий Григорьевич, держать меня в курсе всех донесений по делу Козлова. Если удастся осуществить все, о чем вы говорили, считайте, что Анна у вас на шее.

— Рад стараться, ваше превосходительство.

«Себе ты небось Александра Невского или Белого Орла, на худой конец, испросишь».

— Разрешите идти?

— Да, да. Жду вас с докладом как всегда, в 4 часа дня.

Как ни был осторожен Обнорский, но Рейнштейн его провел. Вернее, сам Рейнштейн был мешковат, туго соображал, отличался абсолютным отсутствием фантазии, хотя обладал достаточной энергией. Зато у его жены, Татьяны Алексеевны, фантазии было хоть отбавляй. Это она втянула своего мужа в агентурную службу Третьего отделения, и если Кирилов говорил начальству о Рейнштейне, то подразумевал его жену. Обнорский был своим человеком в этой семье, сблизившись с Рейнштейном еще в начале 70-х годов, когда они вместе работали сначала на патронном заводе, а потом перешли к Нобелю. Татьяна с ним заигрывала, пытаясь соблазнить, стать доверенным человеком. Муж потворствовал ей. Но Виктор Павлович отшучивался и, как всегда, исчезал внезапно, надолго, потом так же неожиданно появлялся. Рейнштейну удалось войти в доверие к землевольцам, скоро у него завязались дружеские отношения с Оболешевым, Адрианом Михайловым. Когда Обнорский уехал в Москву налаживать связи с рабочими, за ним отправился и Рейнштейн с супругой. Обнорский был рад этой совместной поездке.

Перед отъездом Рейнштейн побывал у Кирилова и передал ему адреса и приметы Михайлова и Оболешева, а также известные ему адреса конспиративных квартир землевольцев. Аресты не заставили себя ждать. Но Рейнштейн был вне подозрений. В Москве, сблизившись с московскими пропагандистами, он деятельно распространял среди рабочих издания Вольной типографии.

Но как ни приставали шпион и его жена к Обнорскому, чтобы выведать от него, кто руководит Северным союзом в Питере, Виктор Павлович называл фамилии людей, никакого отношения к союзу не имеющих. Обнорский делал это не потому, что не доверял Рейнштейну, а просто по привычке к конспирации. Рейнштейн злился, Кирилов его торопил, Татьяна Алексеевна злобно ворчала на «пентюха несчастного, тупицу безмозглого», но сама также ничего не могла узнать.

Ей уже не хватало 100 рублей жалованья и 500 рублей в месяц «на ведение дел», корысть и честолюбие «папиросницы», которой она устроилась в Москве, были поистине королевские.

23 января 1879 года Виктор Павлович зашел к Рейнштейнам. Татьяна Алексеевна упаковывала баул, Николай Васильевич с проклятиями натягивал сапоги, чтобы ехать на вокзал провожать жену.

— Вы уезжаете, Татьяна Алексеевна?

— Ах, это вы, Виктор Павлович! Да, хочу на несколько дней съездить в Питер мать навестить.

— Вот как, признаться, удивительное совпадение, я тоже сегодня еду в Петербург, дела призывают.

Рейнштейн, следивший с тревогой за Обнорским, облегченно вздохнул: сведения, которые он добыл об отъезде Обнорского у землевольцев, оказались верными.

— Ну вот, ровно сговорились, смотри, Виктор, опять мою жену обхаживать начнешь.

Обнорский поморщился, как ему надоела эта пошлость Николая, если бы не его деятельность среди московских землевольцев, то, пожалуй, стоило бы прекратить встречи с этим человеком. Да и Татьяна хороша, вечно куры ему строит.