Виктор Павлович подошел к столу и стал разглядывать последний номер «Земли и воли». Вдруг глаза его радостно блеснули, схватив журнал, он уселся на стул и весь погрузился в чтение. «Наконец-то, наконец отпечатали нашу программу. Молодец Степан, какая энергия, на все его хватает». Радость переполнила сердце Обнорского, отгоняя чувство неприязни к Рейнштейну и его жене.

— Ну, едем, что ли, Татьяна Алексеевна, а то к поезду опоздаем, ведь билеты еще нужно купить.

— Едем, едем.

— Постой, Виктор, я тут в Москве остаюсь, оставь свой адресок для связи да на случай укажи, где искать наших из союза, если ты опять исчезнешь.

— А я и сам еще не знаю, где остановлюсь в Питере и кто сейчас там у руководства организацией стоит.

— Виктор Павлович, в Питере живет наш человек — Петр Николаев, на Старой Петергофской, у него безопасно, я свезу вас.

— Вот и хорошо, Татьяна Алексеевна, а тебе, Николай, я сообщу, с кем связаться.

Рейнштейн досадливо промолчал. «Опять не удалось выведать имени и адреса руководителя союза, а ведь он недавно сообщил Кирилову, что его в союзе с почетом принимали. Поспешил, поспешил, а все Татьяна, денег ей, видишь ли, мало, «за такое известие Кирилов расщедрится». Хорошо, что случаем узнал об отъезде Обнорского, а то ускользнул бы «Иван Иванович». Нет, шалишь, теперь не уйдешь, телеграмма отправлена и тебя «встретят».

Кирилов докладывал Дрентельну.

— Ваше превосходительство, прошу прощения за неурочный визит, сейчас из Москвы получена телеграмма от Рейнштейна. Двадцать четвертого Козлов приезжает в Петербург.

Дрентельн даже поднялся из-за стола;

— Ну-ка, читай, что там написано?

— Подтверждается донесение об Обнорском: «Приезжает 24 января, личность эта требует особой зоркости за ней и строгого караула, иначе убежит, — он отличный гимнаст, прыгает из окон и через заборы, как белка».

— Так, так… Так как же вы думаете брать Козлова?

— Если разрешите, ваше превосходительство, я сам его встречу, хочу поглядеть на него да своим агентам показать. Брать же по приезде не будем.

— Почему не будете?

— Видите ли, Рейнштейн хоть и сообщил, что его «с почетом встречали в рабочем союзе», но воротилами его назвал Гинзбурга и Семеновского. По нашим же сведениям, и тот и другой либералы из числа безвредных интеллигентов и к союзу отношения не имеют. Пусть Козлов несколько дней побродит по Питеру, а мы последим за ним, думаю, на след и наведет.

— Великолепно, Григорий Григорьевич, желаю успеха и поручаю вам лично осуществить эту операцию. Ха… ха… начало неплохое, мы с вами наведем порядок в России, молиться на нас будут!

«Старый дурак, на него молиться будут… А ведь и будут, к лику святых причислят, чего доброго, а меня, как Христа на кресте… Вот Судейкина в Киев упрятал, чует, что человек способный и опасный для его карьеры. Ладно, мы еще поглядим, кого к лику святых причислят…»

— Так точно, разрешите выполнять?

— Один вопросик, так сказать, деталька, Григорий Григорьевич. Вы Обнорского в лицо не знаете?

— Нет.

— А как же вы его встретите?

«Вот ведь лиса, хочет мой план выведать, а потом при случае во дворце хвастнуть».

— В поезде с ним едет жена Рейнштейна.

— О, да он с любовницами разъезжает!

— Думаю, что Рейнштейн преувеличил, его жена не любовница Козлова.

— Ха, ха… Григорий Григорьевич, с женой вы знакомы, надеюсь?

— Так точно, она наш давнишний и очень полезный агент.

— Да, да, я знаю, но опять баба. Это меня смущает.

«Что, съел, теперь не похвастаешься, во дворце на смех поднимут шефа жандармов, зависящего от осведомителей-баб».

Последняя станция перед Петербургом. Обнорский дремлет, откинув голову на спинку вагонной полки. Татьяна Рейнштейн смотрит в окно. На платформе трое мужчин подсаживают в вагон не старую еще женщину, вещей у них нет. Потом влезают сами. В коридоре слышно, как кондуктор говорит: «Ищите, господа, свободные места, скоро Петербург». Вдруг Татьяна Алексеевна широко открывает глаза: внимательно оглядываясь, по коридору идут Кирилов и Кутузова. Заметив Рейнштейн, останавливаются.

Татьяна Алексеевна быстро оглядывается на Обнорского. Тот спит, голова откинулась, седеющая борода смешно топорщится. Рейнштейн кивком указывает на Виктора Павловича и снова смотрит в окно.

Кирилов и Кутузова садятся в соседнее купе, двое их спутников проходят дальше по коридору и также усаживаются поблизости. Скоро Петербург.

Четыре дня прожил Обнорский у Петра Николаева на Старой Петергофской. Николаев, домашний учитель с «физиономией забулдыги», в пенсне, с крючковатым носом, косящим левым глазом, рассказал Обнорскому, что за сходку рабочих с фабрики Шау, устроенную на его квартире, был арестован, но выпутался. Обнорский решил переменить место жительства, как только разыщет Халтурина.