Шрифт:
– Простите, – сказал Егор, – я только один вопрос хотел задать. Ей не звонили перед уходом?
– Звонили, – ответила ее мать. – И странно звонили.
– Почему странно?
– Потому что это был междугородный звонок.
– Спасибо, – сказал Егор. – А что она сказала?
– Что сказала? Ничего не сказала. Да отстань ты от меня, привязался со своими звонками. Лучше за ней беги.
– Я и бегу, – сказал Егор. – Только сначала ее надо найти.
– Найдется.
– Вы хотите сказать, что она взяла трубку и молчала?
– Нет, алекала. Раза три алекнула, а потом сказала, что опять не туда попали.
Только спустившись вниз, Егор понял, что мать сказала правду: у сотки звонок как у междугородки. Правильно, ей звонили от «Мерседеса», проверяли, дома ли она.
Егор понимал, что Люську похитили. Как в боевике. Похитители на «Мерседесе» – не на «Москвиче» же похищать. Какой-то безумный азербайджанец влюбился в нее и решил умыкнуть. И может быть, Люська сама об этом знала и даже участвовала в похищении, а он появился как гром с ясного неба? Может, она даже хотела ему показать, какие у нее крутые друзья. С девушками это бывает – они теряют осторожность.
Почему-то Егор совершенно не связывал исчезновение Люськи с тем миром. Там были велосипедисты на разных колесах, там были призраки и костры для людей, но там не было «Мерседесов».
Он позвонил Люське вечером, попозже. Хоть он себя и успокаивал, что люди так вот не исчезают, но не переставал волноваться, а главное – ревновать.
Мать подошла к телефону.
– Все в порядке, – сказала она, – нашлась твоя Люська. Записку прислала. За город поехала к своим друзьям.
Мать говорила с каким-то торжеством, будто хвасталась друзьями дочери перед Егором.
– Какая записка? – спросил Егор. – По почте?
– Не важно, – сказала мать. – Поздно уже, нормальные люди спать идут.
– А Люся?
– Люся, я так думаю, уже спит. И нас с тобой не спросила.
«Ну и ладно, – сказал себе Егор. – Хватит с меня этой истории. Ну, встретились, погуляли вечер, а человек между тем имеет собственную жизнь».
Ночью Егор спал плохо, просыпался, его подсознание не хотело верить в хороший конец истории. Ему снилось, что он бежит куда-то, хочет спасти Люську и все опаздывает.
И с утра, это уже было в субботу, он снова поехал к ней домой.
Увидев его, мать чуть снова не захлопнула дверь.
– Нам еще Робин Гуда не хватало!
Она была в халате, копна волос сдвинута набок. Она все норовила поставить прическу, укрепленную шпильками, в вертикальное положение. Щеки у нее были красные и глаза тоже.
– Простите, – сказал Егор, – но я хочу увидеть записку.
– Уходи.
– Я боюсь, как бы чего не случилось.
– Я же сказала!
Он стоял, войдя до половины в дверь, и вытолкнуть его не удавалось.
– Черт с тобой, – сказала мать и пошла по коридору. У двери в комнату она остановилась и приказала: – А ты не входи. Нечего тебе у нас делать.
Егор стоял и ждал. В квартире пахло вчерашним табачным дымом и вчерашней пьянкой. Ему всегда было жалко Люську, которой приходится здесь жить.
Мать с кем-то говорила. Отвечал сонный мужской голос. Потом она вышла, держа записку, как денежку нищему.
– Спасибо, – сказал Егор.
– Ты куда? – спросила мать.
Но он быстро вышел из квартиры и побежал вниз по лестнице. Он боялся расстаться с запиской.
Мать перегнулась через перила лестницы и кричала:
– Ты больше не приходи, слышь, не приходи!
Записка была написана на листке, вырванном из блокнота с листами на пружинке. Хорошая бумага. Как называются такие блокноты? Органайзеры! Почерк был обыкновенный.
«Евдокия! Главное, не беспокойся. Обычная история. Ребята позвали на дачу. Сообщить было некогда. Поехали на машине. А если не приеду на неделе, сообщу по телефону. И не беспокойся.
Люся».
Надо спросить, почему мать Люськи решила, что записка написана ее дочерью. Записка странная. Ну ладно – ведь не убьет же мать его по телефону.
– Это снова я, – заговорил Егор быстро, чтобы мать не успела повесить трубку. – Почему она вас Евдокией называет?
– А как же ей меня называть? – ответила мать. – Меня так зовут. Меня Евдокией крестили. Это уж потом я стала себя Еленой называть, потому что имя Дуся меня не устраивает!