– Не смей так говорить, – обиделся Мордвин. – Лучше я сам один здесь останусь.

– Не трепись, Мордвин, – сказал Золотуха, – Коршун прав. Пускай наша яма там будет. А то мы уже на самом переднем крае. А если документы в их руки попадут?

– Лейтенант Коршун, – высоким голосом служаки произнес Мордвин, – я буду вынужден доложить о вашей позиции и трусости начальству.

– Ради бога, давай, – сказал Золотуха.

– Я иду смотреть на бой, – сказал Коршун Мордвину. – А ты пошли отделение к выходу из оврага, а потом прикажи кому-нибудь сундучок ко мне перенести. Все спокойнее.

На бой затравщиков смотреть можно и рекомендуется всем, кто на переднем крае. Даже госпиталь приходит.

А затем из покинутых ям, из осыпавшихся траншей, оставшихся от каких-то забытых сражений, из голого леса, что всегда скрывается в тумане, приползают, ковыляют, бредут странные полулюди, тени тех, кто остался жить неизвестно зачем на ничейной и никому не нужной земле.

Так что зрителей к поединку собирается достаточно.

Вокруг вытоптанного поля – на этот раз пришлось очищать новое поле, старое уже захватили ублюдки – плотной толпой стояли зрители. По обе стороны – с нашей и вражеской – были поставлены невысокие трибуны, задрапированные национальными флагами. Наш флаг цвета крови, а в центре белый круг с изображением черного орла. Это древнее знамя державы. Ублюдки обшили трибуны для своих начальников светло-зеленым шелком, по которому раскиданы черные волки. Уродливый флаг.

Послышался гонг.

Участники боя затравщиков стояли в толпе болельщиков и руководителей схватки, а командование враждующих армий тем временем не спеша поднялось на соответствующие трибуны.

Хоть расстояние до той, враждебной, толпы было велико – как на двух противоположных трибунах футбольного стадиона, Коршун отлично мог разглядеть их маски. Маски у них были желтыми у рядовых, позолоченными у офицеров, с выпяченными губами, косыми шрамами глаз, а шлемы в отличие от наших, нормальных, человеческих, были похожи на половинки яиц и покрашены в зеленый цвет. Вид ублюдков, как бы далеко они ни были, вызывает в нормальном человеке чувство гадливости и желание придавить каждого так, чтобы желтая шея переломилась под твоими твердыми пальцами. Зачем они пришли на нашу землю? Чего им не хватало в их городах? Почему земля носит этих гадов, лишенных человеческих чувств и влекомых лишь жадностью и жестокостью?

Коршун оглядел ряд своей роты. Люди вскарабкивались на брустверы, стояли на могильных холмиках – ведь хоронили людей там, где кто погиб, – не тащить же на городское или какое-нибудь настоящее кладбище. Умерев, солдат становится частью земли-матушки, той самой, которую он так горячо защищал и за которую отдал свою жизнь.

Все были в масках. Нельзя показывать врагу лицо. Но наши маски серебряные, простые, и в этой простоте есть суровость. И каски наши куда более плоские, чем у них, с красивым невысоким продольным гребнем, который защищает от сабельного удара.

Коршун поглядел в сторону – там собрался госпиталь. Он узнавал медиков по халатам: белым – у сестер и санитарок, синим, в пятнах крови, – у хирургов и костоправов. У некоторых на груди были красные кресты. Коршун пытался разглядеть в той группе Надин. Вот она! Повернулась к нему, старается угадать Коршуна среди одинаковых воинов? Впрочем, он мог и ошибиться.

Сверху донесся глас бога войны – его принесли облака.

Он обращался ко всем сторонам. И к нам, и к ублюдкам.

В этом была несправедливость и в то же время – высокая справедливость. Какое дело богам до человеческих ссор и свар? Они получают жертвы от всех, и бог войны пожирает души погибших воинов, решая, кому из них воплотиться вождем, полководцем, а кому остаться золотарем или вообще стать никчемным бродягой. Высок бог войны Марс. Страшен лик его, никому никогда не явленный, – как умилостивить его, чтобы он помог тебе в сражении, сберег твою жизнь и честь твоей роты? Как отвратить его милость от ублюдков, прижавших нас спиной к родной столице?

Непонятен рык бога, он лишь вызывает бурление крови и желание схватить меч и кинуться на врага.

Но громовая музыка военных оркестров перекрывает этот рык, и к людям возвращается разум. Нельзя превращать войну в свалку, война – это великое действо, совершаемое по строгим законам.

И под музыку оркестров, под рев длинных прямых труб Коршун рухнул на колени и уткнулся маской в серую, мертвую от многолетних боев землю.

И вокруг него слышен был шум – сотни людей опускались на колени, принося молитву неумолимому и справедливому в своей несправедливости богу войны.

А напротив, по ту сторону поля, по знаку муллы также падали навзничь ублюдки – они поклоняются богу войны иначе и зовут его иначе, именем, которое не может быть произнесено, ибо осквернит уста воина.

– У-у-у-у-у-у-у-у, – поплыло над полем – сплелись голоса молитвы, в которой было лишь повторение имени бога, соревнование, кто скажет лучше, отчетливее, чей призыв, за которым скрывалось мысленное желание выпросить победу или хотя бы малую помощь в бою, дойдет до ушей бога. И тогда все повернется в нашу пользу!

Звук моления как бы отражался от низких облаков и падал на землю, тяжело и душно.

Становилось ясно, что богу не важно, кто победит, он, как и любой бог войны, лишь жаждал жертв – крови и плоти людей.

Высокий пронзительный крик трубы прервал моление.

Наступила тишина, в которой проблески отдельных голосов казались лишь редкими дождевыми каплями.

Справа от Коршуна толпа раздалась – рыцарь, надежда честных людей, медленно продвигался к вытоптанной пустоши.

Традиция повелевала боем.