Широким жестом он показал на экран. Сейчас оттуда должна выскочить его ассистентка в серебряном трико.

Но за нашими спинами зажужжал старинного вида кинопроектор, и я увидел, как прямоугольником в глубине эстрады загорелся белый экран и на нем сначала побежали различные цифры и значки, означающие начало части. Потом пошел черно-белый фильм, очень для меня интересный, потому что именно с этого фильма и начиналась моя работа – я включился, я вспомнил, кто такой Михаил Степанович и кто такой я, Юрий Гагарин, – тезка первого космонавта и в то же время неполноценный инопланетянин, младший научный сотрудник без степени Института экспертизы, или, точнее, шестнадцатой лаборатории, – понимай как знаешь. Я вспомнил все, о чем вы знаете и без меня, и даже родинку на плече Катрин.

Но главное, я понял, что с этого момента я должен быть хитрым как змей – я не должен попасть под подозрение, тем более если они меня уже подозревают. По крайней мере человек во френче, который нас встречал, отнесся ко мне прохладно. Но ничего, я буду стараться. Стараться быть тупым, когда вокруг тупые, и становиться умным, когда поумнеют все вокруг.

Я отвлекся на несколько секунд, собирая свои мысли и приводя их в порядок, и постепенно увлекся фильмом, который нам показывали.

Это был довольно большой город, российский, без сомнения, российский, но чем-то чужой.

Если судить по погоде – город скорее был южным, чем северным.

Камера не спеша шла по улицам, мимо центра, где поднималось высокое, этажей в двадцать, здание гостиницы, затем еще несколько высоких, скорее деловых домов. Одно здание постарше, с колоннами, видно, там находилось какое-то городское учреждение. Троллейбус? Нет, троллейбус наш, обыкновенный, синий, только без рекламы на борту. Прохожие? Они одеты обычно, почти современно, хотя так теперь у нас не одеваются. Я увидел надпись «Булочная», а потом «Продукты», и эти вывески были естественными, даже не новыми, так что их никто специально для съемок не вешал.

Затем камера не спеша поехала по неширокой улице прочь от центра. И дома пошли двух-, трехэтажные, каменные. Мне захотелось увидеть название улицы, но я не успел его разобрать.

– Узнаете? – спросил голос майора со сцены. Требовательно спросил, так что не ответить было нельзя.

– Узнаем, – сказал неуверенный голос.

– Конечно, узнаем, – произнес второй. Но также не очень уверенно.

– А теперь нам придется увидеть то, чего вы не помните, потому что газовая атака произошла раньше, чем на наш город сбросили зажигательные бомбы.

И тут я увидел, что несколько следующих домов на этой улице были охвачены огнем. Возле них стоял народ, пожарные машины тянули к ним лестницы, пожарные разворачивали шланги.

– Так выглядит обычный жилой дом, – слышен был голос майора, – после попадания в него зажигательной бомбы с воздушного шара. Продолжайте смотреть, не отворачивайтесь.

Камера перешла на крупный план. Я увидел, что возле дома лежат убитые – две молодые женщины и девочка, – видно, они хотели убежать, когда начался пожар, но взрыв или куски кирпича убили их.

– Если вы узнали среди них своих сестер или невест, не стесняйтесь выразить свои чувства, – сказал майор деловито и скучно, как дежурная в крематории, которая руководит панихидой.

Он отрабатывал свой урок.

Но, видно, его работа уже начала давать свои плоды.

– Нинка! – вдруг закричал один из парней. – Нинка, это ты? Ты как туда попала?

Но кадр уже сменился другим: снова тела – на этот раз они выложены вдоль улицы рядком, как будто шеренга людей упала на спину.

И снова камера плыла над окровавленными лицами и телами.

На этот раз шум охватил весь зал. Люди вскакивали – они были готовы увидеть близких, и камера двигалась именно с такой скоростью и на таком расстоянии от лиц, что возникали сомнения, – и даже если у тебя нет жены или матери, ты начинал верить, что увидел именно их тела.

– Нет, нет! – останавливал майор обезумевших людей, бегая по сцене и как бы отталкивая их руками, не позволяя пробиться к экрану. – Давайте посмотрим теперь и на беженцев. Может, вы узнаете и среди них своих близких...

Дальше кадры показывали беженцев, сидевших на чемоданах, женщин и стариков, бессмысленно бредущих среди развалин.

И все эти кадры шли под вой, крики, топанье, сконцентрированное бешенство, негодование группы молодых сильных людей, лишенных разума, попавших в руки опытного гипнотизера, которому помогали и музыка, поднявшаяся до визга, и монотонный речитатив майора от идеологии, повторявшего:

– Смотри, твоя мать! Смотри, твой отец! Смотри, твой дом!

Я убежден, что никто, кроме меня, этих криков не слышал. Но я понимал, что в помещении класса достаточно светло и потому майор внимательно следит за своими учениками. А раз так, то он видит и меня, а если я не буду вести себя так же, как прочие ученики-курсанты, то я себя разоблачу.