Поворот налево, затем направо. У него уже заболели ноги, а из груди вырывалось прерывистое дыхание. Вскоре впереди замаячила колонна Севен-Дайалза, и там же, прямо у колонны, Сатана остановил свою лошадь — словно поджидал его.

Замедлив шаг, Максимус скользнул в тень. У негодяя в руках не было пистолетов, но он, несомненно, был вооружен.

— Эй, ваша светлость! — крикнул Сатана. — А я-то думал, что вы давно перестали прятаться!

Глядя на человека, когда-то убившего его мать, Максимус чувствовал, как его наполняют холод и страх — из-за того, что он слишком… маленький и слишком слабый. Он вспомнил ее грудь — всю в крови, а также алые брызги, рассыпавшиеся по белому мрамору кожи. И еще — потоки дождя, заливавшие ее окровавленное тело.

Подавив приступ тошноты, герцог спросил:

— Кто вы?

— Неужели не узнаете? — Сатана вскинул голову. — А ваши родители узнали — вот почему мне пришлось их убить. К сожалению, ваша мать узнала меня даже с шейным платком, закрывавшим часть лица. Очень жаль. Она была красивой женщиной.

— Значит, вы аристократ? — проговорил Максимус. — И тем не менее опустились до того, что занимаетесь воровством в Сент-Джайлзе?

— Грабежом, да будет вам известно! — возмутился Сатана, как будто считал грабеж благородным занятием. — И вообще, это приятное развлечение — пустить кому-нибудь кровь.

— Думаете, я поверю, что вы занимаетесь этим ради острых ощущений? — усмехнулся Максимус. — Избавьте меня от подобных глупостей. Вы — младший сын? Или ваш отец проиграл ваше наследство?

— Ни то и ни другое. — Сатана покачал головой. — Но мне начинает это надоедать, ваша светлость. Выходите, не будьте таким трусом. Выходите, позабавимся…

Максимус выступил из тени; он давно уже не был робким мальчиком.

— Вы же знаете, что у меня они все, кроме этой одной.

— Изумрудные капли, подобные моей? — усмехнулся Сатана и пальцами в перчатке коснулся изумрудной заколки на шейном платке. — Она должна стоить хороших денег. Уж я-то знаю, потому что сам продавал их. Ожерелье вашей матери долгие годы обеспечивало меня вином и женщинами.

Максимус почувствовал, как в груди его закипает ярость, но он взял себя в руки, чтобы не поддаваться на провокацию.

— Мне просто нужна эта подвеска, чтобы восстановить ожерелье, — заявил он.

— Идите и возьмите. — Сатана поманил его согнутым пальцем.

— Я так и сделаю. — Максимус двинулся вокруг всадника. — Я возьму ее, а заодно и вашу жизнь.

Сатана, запрокинув голову, громко расхохотался. Потом, указав на костюм Максимуса, проговорил:

— О, сэр, признаюсь, я польщен, раз довел герцога Уэйкфилда до такой степени безумия, что он надевает наряд актера и бегает по улицам Сент-Джайлза. Что ж, я…

Все произошло так быстро, что у Максимуса не было времени даже подумать, тем более что-либо предпринять. У себя за спиной он услышал стук подков и тут же увидел блеск металла, когда Сатана поднял левую руку, которую держал под плащом.

А потом были огонь и грохот — страшный, вселяющий ужас грохот и конское ржание.

Максимус отскочил и обернулся. Позади него, агонизируя, падала лошадь. Он снова повернулся к Сатане, но тот уже пришпорил свою лошадь и поскакал по одной из ближайших улиц. Максимус тотчас бросился за ним.

Лошадь у него за спиной снова заржала, и Максимус, оглянувшись, на сей раз увидел под лошадью всадника. Он побежал обратно к раненой лошади; ее ноги были неподвижны, а тело то и дело содрогалось.

— Помогите мне вытащить его! — крикнул Максимус молодому драгуну, подъехавшему в этот момент.

Взглянув на залитое кровью лицо всадника под лошадью, он узнал Тревельона. Лицо офицера было белым как фарфор, и капитан, крепко сжав зубы, не издавал ни звука.

— Возьмите его за другую руку, — приказал Максимус молодому солдату, и они вместе подняли капитана.

Когда ноги Тревельона высвободились из-под лошади, из горла его вырвался жуткий стон. И Максимус увидел, что губа у драгунского капитана разбита. А правая нога Тревельона, судя по всему, была сломана, так как лежала под неестественным углом — совершенно неестественным.

Потянувшись к герцогу, Тревельон с удивительной силой схватил его за тунику, притянул к себе — так, чтобы солдат не мог услышать, — и прошептал:

— Избавьте ее от мучений, Уэйкфилд.

Максимус взглянул на кобылу (Примула — вспомнилась ему ее нелепая кличка), затем снова перевел взгляд на Тревельона, у которого весь подбородок был залит кровью.

— Сделайте это, — пробормотал капитан, — сделайте же, черт побери!

Максимус поднялся и шагнул к кобыле. Она уже перестала дрожать, но широкие бока тяжело вздымались, а передняя правая нога лежала в странном положении — то ли была сломана, то ли сильно повреждена.

Страшная же рана на груди сильно кровоточила, а грива мокла в крови на мостовой. И на мгновение Максимус вдруг увидел пропитанные кровью волосы матери, покачивающиеся в уличной канаве…

Он подошел ближе к кобыле, и та, напуганная и страдающая, повела глазом. Тяжело вздохнув, Максимус достал свою короткую шпагу и, опустившись на колено, закрыл Примуле глаза и перерезал ей горло.