Не останавливая движение ни на долю мгновения, Вирд плавно встает на колени, отпрыгивает и, оказавшись на ногах, бежит, огибая Итара справа. Они все еще сражались на оконтуренном расщелиной пятачке земли… Битва ушла куда-то в сторону, предоставив их друг другу. Вокруг никого не было видно…

Итар, наступая поочередно то правой, то левой ногой, открывает провалы перед Вирдом, но Вирд продолжает бежать, чудом перескакивая, огибая и минуя их. В это мгновение ему в самом деле кажется, что у него есть крылья, и только благодаря им он не лежит сейчас на дне одной из этих ям с переломанными конечностями.

Элий зарычал, повторив трюк с выброшенными посредством пальцев стрелами из черной крови. Вирд не дает им себя коснуться: он стоит неподвижно, пока они не оказываются почти у самого его носа, и тогда с быстротой молнии сплетает заслон, точно такой же, какой окутывает сейчас Город Семи Огней – изящный, сложнейший по технике сочетания Путей, но легко подвластный ему, действующему во второй раз и в меньших масштабах. Стрелы врезаются в заслон, обмякают, словно расплавленные восковые свечи, и растекаются по поверхности щита… Вирд тут же движется вперед, передвигая и защиту. Он оказался прямо перед Элием… на длину меча… Кровь кипит в жилах, меч жаждет крови, но и твердит при этом упрямо:

Вирд знает, что это всего лишь песня, которую он сам же и вкладывает в свой меч, им же созданный… Он также знает… что «Перо смерти» право… Он чувствует боль Элия, как свою, отчаянье Элия, как свое, неистовую жажду разрушения, как собственную рану… Если Элий умрет…

твердит меч, зазвенев и завибрировав от соприкосновения с клинком Итара.

Элий не должен погибнуть… так… Элий мог бы жить… Мог бы сражаться… Он мог бы быть другом Вирду, братом… Если бы его любили, если бы он не был так одинок. Если бы гнев не заменил ему все… и всех… Он силен, он смел, он прав в своем гневе, он – это Вирд, предавшийся жажде разрушать. Вирд – это Элий, еще не потерявший что-то важное, что-то тонкое, неощутимое: то, что сдерживает огонь, не позволяя пожрать душу…

Снова удар, блеск и звон стали. Его сердце еще бьется, еще может любить, еще способно измениться… лишь пепел больше не станет гореть…

– Так коснись не сердца! – во все горло орет Вирд, перехватывая меч обеими руками, замахиваясь и с разворота нанося плоский рубящий удар, одновременно блокируя выпад Элия не мечом, а сгущенным воздухом…

Вирда обжигает его кровь… Она, вопя, вцепилась, впилась, въелась в плоть… вернее – в сталь клинка… который был сейчас частью Вирда… такой же частью, как рука… Голова Элия запрокинулась, и черный поток хлынул из перерезанного горла… Элий хрипит, заваливаясь…

Вирд ощутил восторг… болезненную радость, сладостную боль разрушения… и в этот миг Вирд… умер.

Эрси Диштой

Комната, которую предоставили Эрси во дворце Атаятана, опостылела ему почти так же, как та каморка на верхнем этаже Здания Совета. Хотя в последнее время перед похищением ему разрешалось выходить из Здания Совета, а здесь он должен был довольствоваться четырьмя стенами и сорока квадратным ярдами между ними. Еще в его распоряжении два больших и удобных (не таких, конечно, больших и не настолько удобных, как у Эбонадо) кресла. Один диван, который служит ему и кроватью для сна, один стол и полка с пятнадцатью томами поэзии… Почему именно поэзии, Эрси не имел ни малейшего понятия – он поэзию ненавидел и готов был слушать стихи разве что положенными на музыку и исполняемыми талантливым певцом…

Единственное, узкое и притом высокое окно выходило на безбрежную гладь вод залива, мимо проносились чайки, а внизу волны разбивались о камни скалы, на которой был построен дворец. Посещениями его не баловали, а после произошедшего со спутником Аты, Эрси и не знал – огорчаться ли из-за этого или, наоборот, радоваться… Он бы еще разок встретился с Динорадой… Хотя… нет… лучше нет. Динорада потеряна для него, ему нужно забыть о ней, выбросить из головы и из сердца. Но как выбросить, когда иной раз посреди ночи он слышит отдаленные звуки ее флейты… это именно флейта Динорады, он узнает эти звуки из тысячи, это она играет… Он вставал тогда с постели, подходил к окну и завороженно слушал, глядя на ночное небо, тоскуя по былым временам, по утраченной навсегда любви…

С Эбонадо он тоже не особо стремился видеться, тот донимал его презрительными упреками в трусости, предательстве и так далее и тому подобном… К тому же Эбонадо был помешан на своем пророчестве о смерти Фаэля и с особым смаком муссировал эту тему, обсуждая ее с Эрси. Эрси же думал о собственной смерти. Он ждал. Ждал. Ждал… Чего? Почему Атаятан не разобрался с ним еще тогда? Зачем дал ему эту отсрочку? Эти бесконечно тянущиеся дни, бездарно проведенные в обществе запыленных томиков поэзии и собственных мрачных мыслей… Может Древний ждет, пока Эрси сойдет с ума от одиночества и бездействия?.. Лишится рассудка до такой степени, что позволит повторно связать себя?.. Ну уж нет! – иглой Доа-Джота он даст проткнуть себя только мертвым, и это уж точно не будет считаться добровольным согласием!

Какой день он уже здесь? Два месяца? Больше? А может, снаружи пронеслись годы… Впрочем, нет – не мог он настолько утратить чувство времени. Два месяца или около того!.. И никто его не разыскивает… Да и кому нужен Эрси Диштой… тот, который Годже Ках?..

Еду ему приносят исправно три раза в день. Еда была свежей, недурно приготовленной, хотя и не слишком изысканной. Раз в неделю притаскивали огромный чан, наполняли теплой водой и позволяли Эрси хорошенько вымыться. Слуги были не просто молчаливы – из их уст не исходило ни единого слова. Может, немые?