Ошеломленный Спин недоверчиво встал, повилял хвостом, потом сорвался и бросился бежать по саду с громким ликующим лаем, потом уперся обеими лапами в грудь Мамели и радостно облаял ружье.

Мамели был бледен.

– Пошли, Спин, – сказал он, и со Спином вместе они пошли повесить ружье на место.

Княгиня Луиза фон Пруссен, внучка кайзера Вильгельма II (ее отец, князь Иоахим Гогенцоллерн, почивший несколько лет назад, был младшим братом кронпринца), вместе с Ильзе собирались в тот вечер встретить меня на потсдамском вокзале. «Мы приедем из Литцензее на велосипедах», – сказала по телефону Ильзе.

Был по-весеннему теплый и влажный вечер. Когда я сошел в Берлине с поезда, легкий дождь рассыпал серебряную пыль в зеленом воздухе. Здания в глубине площади казались сделанными из алюминия. Перед вокзалом стояли группы солдат и офицеров.

Пока я рассматривал пропагандистский плакат дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», висевший в вестибюле вокзала (на плакате два эсэсовца с гладко выбритыми, резко очерченными готическими лицами, с холодным жестким блеском серых глаз, в больших стальных касках, с автоматами в руках четко выделялись на фоне горящих домов, скелетов деревьев и утонувших в грязи по ступицы пушек), кто-то коснулся моей руки.

– Добрый вечер, – сказала Ильзе.

Ее щеки порозовели от велосипедной езды, светлые волосы растрепались от ветра.

– Луиза ждет нас возле вокзала, – сказала она, – она присматривает за велосипедами.

Потом улыбнулась и добавила:

– She is very sad, poor child, be nice to her [222] .

Луиза прислонила оба велосипеда к фонарному столбу и ждала нас, положив руку на руль.

– Comment allez-vous? [223] – спросила она меня на потсдамском французском, твердом и робком.

Она смотрела на меня снизу вверх и улыбалась, склонив голову к плечу. Нет ли у меня булавки, спросила она. Горе мне, у меня не было даже булавки.

– Теперь во всей Германии не найдешь ни одной булавки, – сказала Луиза со смехом.

Она немного порвала юбку и казалась сильно этим расстроенной. На ней была тирольская шляпка из зеленого фетра, твидовая юбка табачного цвета и кожаный жилет мужского покроя, который облегал грудь, подчеркивая тонкую талию и плавные линии бедер. Она рада меня видеть. Почему я не приехал к ним в Литцензее? Велосипед для меня, конечно же, нашелся бы. Можно было остаться в замке на ночь. Я не мог, должен уезжать следующим утром в Ригу, потом в Хельсинки. А нельзя отложить отъезд? Литцензее прекрасен, это не совсем замок, а скорее старинный сельский дом посреди красивого леса, в котором водится множество оленей и ланей и вся природа очень ладная и молодая.

Мы направились к центру города, Луиза вела велосипед, я шел рядом. Дождь прекратился, был теплый и ясный безлунный вечер. Мне казалось, что я иду рядом с моей девушкой по предместью родного города. Я будто перенесся во времена своей молодости: вот я снова в вечернем Прато, встречаю Бьянку, дожидаясь конца смены на тротуаре возле театра «Фаббриконе» за Порта-дель-Серральо, а потом провожаю ее домой, ведя рядом велосипед. На тротуаре было грязно, на что Луиза не обращала внимания: она ставила ногу прямо в лужу, как делали работницы моего города, как это делала Бьянка. Первые бледные далекие звезды проглядывали на слегка запотевшем небе, птицы среди ветвей щебетали весело и счастливо, река трепетала в конце улицы, как палатка на ветру. Мы остановились на мосту и облокотились о парапет, чтобы полюбоваться водой. Лодка с двумя солдатами проплывала в тот момент под пролетами моста вниз по течению. Облокотившись о поручень, Луиза смотрела на воду, мягко скользившую вдоль заросшей травой дамбы. Она свесилась за перила, встав на цыпочки, совсем как Бьянка на рыночном мосту, когда любовалась водами Бизенцио, скользящими вдоль высокой красной городской стены. Я покупал тогда пакетик люпина и тыквенных семечек, и Бьянка развлекалась, сплевывая шелуху в реку.

– Если бы мы были в Италии, – сказал я, – я купил бы вам на два сольдо тыквенных семечек и люпина. Но в Германии не найдешь даже тыквенных семечек. Вы любите люпин и соленые семечки, Луиза?

– Когда я была во Флоренции, я каждый день покупала пакетик тыквенных семечек на углу виа Торнабуони. Но все это кажется уже сказкой.

– Отчего бы вам не провести медовый месяц в Италии, Луиза?

– А, так вы уже знаете, что я выхожу замуж? Кто вам сказал?

– Агата Ратибор сказала мне позавчера. Поезжайте в мой дом на Капри, Луиза. Я буду далеко в Финляндии, а вы – полной хозяйкой в доме. Месяц на Капри будет сладким, как мед, правда.

– Не могу. У меня изъяли паспорт. Мы не можем покинуть Германию, а в Литцензее живем как в изгнании.

Жизнь князей Империи была не безоблачной. Они не могли удаляться от своего жилища больше чем на несколько миль, смеялась Луиза, склоняя голову к плечу. Чтобы съездить в Берлин, ей нужно было запрашивать специальное разрешение.

Деревья отражались в реке, сладкий воздух освещала легкая вуаль серебристого тумана. Мы были уже далеко от моста, когда молодой офицер остановился поздороваться с нами. Высокий, светловолосый человек с открытым, улыбающимся лицом.

– О Ганс! – сказала Луиза и покраснела.

Это был Ганс Рейнхольд, он стоял перед Луизой по стойке смирно, вытянув напряженные руки по швам, а его лицо, словно под действием магической, неподвластной силы потихоньку поворачивалось в сторону приближавшегося взвода солдат. Это был его взвод: солдаты сменились с караула и возвращались в казарму.

– Пойдем с нами, Ганс, – тихо попросила Луиза.

– Я еще не кончил играть в солдатики. А вечером я на дежурстве, – сказал Ганс.

Его взгляд уже скользил прочь от лица Луизы, следуя за взводом, удалявшимся, громко печатая шаг по дорожному асфальту.