«Если капитал будет доставлен (на эту дорогу) известной державой, то она в торговом или другом каком-либо обмене с почтенным государством не получит никакой выгоды.

Следовательно, это было бы сделано, если не со зверским умыслом против почтенного императора, то со злобным намерением произвести путаницу в финансовом управлении, а этого наше правительство никак не может допустить [229] .

Если же почтенное правительство нарушит сделанное несколько лет тому назад заявление, не обратит внимания на указанные и добрые намерения нашего правительства и согласится на упомянутое требование, то наше правительство, для охранения мира на Крайнем Востоке, предъявит почтенному правительству требования одной степенью поважнее.

Предъявленное неким государством требование следует считать совершенно незаконным, не говоря уже об опасности, которую бы это представляло для независимости почтенного государства. Поэтому, наверное, благодаря высокому разуму Его Величества Императора и умению сановников почтенного правительства в упомянутом требовании будет отказано, согласно взглядам и нашего правительства”»{279}.

По одной этой ноте можно судить, как уверенно уже чувствовали себя в Корее японцы.

В то же время Хаяси передал русскому представителю в Сеуле словесную ноту, в которой, между прочим, писал, что «ввиду преобладающего числа японских подданных и значения торговых сношений с Кореей, Япония не может оставаться равнодушной к вопросу о том, в чьих руках окажется постройка корейских железных дорог, так как им непосредственно окажутся затронутыми японские интересы». Когда же под угрозами и настояниями Хаяси корейское правительство, конечно, отказало барону Гинцбургу, то японцы сами пристали к корейцам о выдаче им той же концессии.

«Никогда еще принцип приобщения Кореи к сфере исключительно своих интересов не был выражен Японией так ясно и определенно, как в этот раз», — писал по поводу словесной ноты русский поверенный в делах при корейском правительстве. Но эпизод с железной дорогой Сеул — Ичжоу имел значение еще и с другой стороны, помимо той, о которой говорил этот поверенный.

Проникновение к северу

Из сказанного выше видно, что японцы заботливо подготовляли себе из Средней и Южной Кореи промежуточную базу на случай своей борьбы с Россией. Они заблаговременно стремились утвердиться в Южной Корее с целью облегчить себе производство десантной операции и овладеть столь важными для военных действий телеграфными сообщениями, а также подготовляли для себя железнодорожный путь к Сеулу.

В то же время японские гарнизоны в Сеуле и Генсане вместе с массой проживавших здесь японцев являлись вполне достаточными авангардами для того, чтобы при первых же признаках начинающейся борьбы подчинить японской воле корейское правительство и захватить в свои руки почин в дальнейших действиях.

А как иначе, если мы даже протокол Ниси-Розена в своих целях использовать не желали. Слабость не уважают нигде, а Восток — вообще, дело тонкое.

Но если средняя и южная части Кореи должны были служить для японцев промежуточной базой, то, понятно, что и северная часть страны должна была бы играть для них роль, как минимум, наблюдательного пункта за якобы ожидаемым нашествием сюда русских сил. По крайней мере, по всей Северо-Западной Корее, вплоть до маньчжурской границы, во всех уездных городах и более крупных селениях были рассеяны «дежурные аптекари», которые в действительности являлись негласными агентами японских консульств.

Ближайшими опорными пунктами для их деятельности были японские поселения в Пхеньяне (300 японцев), Цзиннампо (700 японцев), Сондо (400 японцев), а с весны 1903 года и в Ичжоу.

Другие поступательные шаги Японии в этой части Кореи мы предпочитали не замечать. Даже захват японцами всего пароходства по реке Тадонгану между Пеньяном и Цзиннампо объясняли их чисто торговыми интересами и потребностями. Первое подозрение относительно истинных целей Японии зародилось у русских властей летом 1902 года, когда в Северной Корее появилась японская экспедиция, исключительно занимавшаяся съемкой местности и сбором сведений о численности ближайших русских войск.

В связи с этим решили бдительность проявить

«Изложенное свидетельствует, — говорилось во Всеподданнейшем докладе от 23 сентября 1902 года, — что японцы с лета нынешнего года, пользуясь теми или иными средствами, стремятся внести свое влияние в Северную Корею, где до последнего времени их почти совершенно не знали и где до сих пор господствовало влияние только России…

Нетрудно предугадать, что при их настойчивости и систематичности в выполнении намеченных задач, японцы, если им не противодействовать, в скором времени подчинят своему влиянию всю Северную Корею, которая таким образом приблизит их к Маньчжурии».

Но не надолго

Эти подозрения и опасения до некоторой степени рассеялись, когда пограничный комиссар в Южно-Уссурийском крае, действительный статский советник Смирнов высказал предположение, что появившиеся в Северной Корее японцы принадлежат к составу научной экспедиции профессора геологии Като, с которым были и японские офицеры.

Наш же посланник в Сеуле сообщил, что никаких специальных японских экспедиций в Северную Корею не отправлялось и что замеченные японцы могли быть частными агентами известного в Японии «Корейского общества» или даже корреспондентами какой-либо японской газеты.