— Ты не понимаешь, — сказала Лидия. — Тут главное не жадность. Тут главное самостоятельность. Тебе вот не нравится, когда тобой командует какой-нибудь балбес, и никому не нравится. Но некоторые открывают свое дело и сами собой командуют.

— Это у кого самостоятельность, у тебя? — с иронией поинтересовалась Трехдюймовочка.

— У меня пока что никакой самостоятельности, — признала Лидия. — У меня одна головная боль. А вот Колька сам себе хозяин, и мне это нравится. Я должна сохранить Колькины деньги, пока его не найдут.

— Ну-ну. Флаг тебе в руки, — хмыкнула Трехдюймовочка.

Лидия подумала про сто двадцать тысяч, которые надо получить за армянский коньяк. Может, и не стоит соваться в это дело? Трехдюймовка считает, что за две недели Колька найдется. Либо не найдется уже никогда. И то, скорее всего, она преувеличивает: если Кольку захватили, чтобы потребовать выкуп, то долго ждать не будут. Может быть, похитители звонили в офис еще вчера, когда Вадим… Гадина Вадим, нельзя его прощать, пускай сидит. Так выбиваем долг за коньяк или отложим это до Кольки? Надо выбивать, поняла Лидия. Не из-за денег — с деньгами можно было бы подождать, — а из-за Виталика. Он спит и видит, как бы разворовать ивашниковский капитал. Вчера Лидия поставила Виталика на место, но завтра он может сообразить, что новая хозяйка только милицейским удостоверением размахивает, а в делах ни бум-бум. Вот если вернуть эти сто двадцать тысяч, тогда другое дело. Тогда Виталик на всю оставшуюся жизнь запомнит, кто здесь хозяйка.

— Заработать хотите? — предложила Лидия.

— Жаждем! — встрепенулся Кудинкин — он дремал в своем кресле и, казалось, к разговору не прислушивался.

— Смотря на чем, — сказала осторожная Трехдюймовочка.

— Все законно, — успокоила ее Лидия, хотя сама в этом сильно сомневалась. — У Кольки работает такой Виталик…

И Лидия пересказала все, что слышала от Ивашникова об этой сделке с коньяком и о его ментовской крыше.

— В общем, я сказала Виталику, что сама им позвоню. А на самом деле я знать не знаю этих ментов, — закончила она. — Так что выручайте.

— Говоришь, они десять процентов берут за работу? — со сложным чувством уточнил Кудинкин.

— В данном случае вы берете десять процентов, — сказала Лидия, чтобы не оставалось неясностей, и добавила самым завлекающим тоном: — Двенадцать тысяч долларов!

Кудинкин вскочил с кресла и забегал по комнате. Губы у него шевелились. Он что-то подсчитывал.

— Домик! Домик в Опалихе! — сообщил Кудинкин через минуту, побледнев, как тень отца Гамлета. — Мою комнату, само собой, продадим, и еще останется, чтобы сменить машину. Возьмем «пятерку» подержанную.

На Трехдюймовочку он старался не смотреть. Было ясно, что окончательное решение зависит от нее и что Кудинкин опасается, как бы его боевая подруга не отказалась от работы.

— Это незаконно, — приговорила Трехдюймовочка.

Кудинкин схватился за голову:

— Оль, ну что ты говоришь?! Что незаконно-то? Если бы я приперся к ним в форме и начал давить, было бы незаконно. А я приду в штатском и так ненавязчиво поинтересуюсь: ну что, мол, ребята, платить собираетесь?

— Не собираемся, — ответила за должников Трехдюймовочка.

— Нет, Оля, они скажут: «Многоуважаемый Кирилл Алексеевич, ваша проникновенная беседа на темы морали и деловой этики перевернула наше мировоззрение. Мы собираемся платить, мы уже платим! Простите нас, любезнейший Кирилл Алексеевич, за это маленькое недоразумение, и заходите еще!»

— Или назначат тебе стрелку где-нибудь на городской свалке, чтобы там же и зарыть. Нет, Кирюша, и не думай, — отрезала Трехдюймовочка. — А ты Лидка, не сбивай мне мужика. Еще искалечат его за твои тысячи. Или выгонят со службы.

— Меня каждый день могут искалечить, и не за тысячи, а, считай, за прожиточный минимум, — печально сказал Кудинкин. Он опять сел в кресло и нахохлился, как воробей в гнезде. — Я, Оль, каждую ночь думаю: ну словлю пулю в легкое, как Абросимов Сашка, и на что жить буду?

— На жалость бьешь, стервец, — сказала Трехдюймовочка и отвернулась от Кудинкина. Глаза у нее блестели от слез.

Лидия встала, придерживая рукой вырез сорочки, и пошла в ванную одеваться.

Трехдюймовочка выгладила ее платье, но кое-как: просто блином прокатала через гладильную машину. Она все, что можно и что нельзя, гладила на этой машине и ходила со случайными складками в самых неожиданных местах. Лидия еще раз подумала, что надо бы заехать домой, переодеться. И к отцу надо бы заехать за вещами. То, что накупил ей Вадим, так у него и осталось, да Лидия и не хотела ничего брать у Вадима. А одними только вещами из чемодана не обойтись. Конечно, можно одеться заново — она теперь богатая. Но сейчас нет ни желания, ни времени на покупку шмоток. Во всяком случае, шубу надо забрать, пока ее не продал Парамонов — он может, он мстительный.

В дверь постучались.

— Это я, Лид, — сказала Трехдюймовочка.

Лидия ее впустила, и майорша, протиснувшись мимо нее, уселась на край ванны. Она была уже в форме. Тужурку пятьдесят последнего размера распирало на груди, как оболочку сардельки. В ванной сразу стало тесно.

— Обиделась, Лид? — вздохнула Трехдюймовочка.

Лидия молча смотрелась в зеркало.

— И Кудинкин мой обиделся… Сволочи, я же добра вам хочу!

— Еще никому не удавалось сделать людей счастливыми насильно, — сказала Лидия.