Жизнь вроде яблока, считал Кудинкин. Снаружи глянец, а на вкус у одних сладость, а у других почему-то кислятина. Причем яблочко-то единственное. Какое досталось, такое и будешь грызть. Самому Кудинкину яблочко досталось несладкое и с червяком. Десять лет он оттаптывал ноги «на земле», то есть, говоря по-старому, в отделении милиции. Другие ловили маньяков Чикатило и Головкина и летали в Грецию на опознание трупа мафиозного убийцы Солоника. А Кудинкин потел на унылой ниве бытовых преступлений и как прилежный огородник сажал, сажал и сажал. Причем отправлял на зону коммунальных придурков, не знающих развлечений, кроме выпивки и драки, а с зоны встречал готовых уголовников. Многих он успел посадить уже и по второму, и по третьему разу.

С годами воображение у Кудинкина притупилось, и эта карусель перестала его пугать. Вулканы вон тоже страшная штука, а люди селятся по склонам вулканов. Потому что привыкли.

Червяком в кудинкинском яблоке оказалась жена Люба. Они поженились, потому что были провинциалами — Кудинкин из Коврова, Люба из Чернигова — и в Москве чувствовали себя одиноко. Любина домовитость, от которой Кудинкин поначалу приходил в умиление, обернулась домашним террором. Шаг вправо, шаг влево с половичка в уличных ботинках Люба приравнивала к тяжкому преступлению. Разговоров о нем хватало на день. А за пятно на ковре преступник был осужден пожизненно: Люба пилила за него Кудинкина столько раз, сколько пятно попадалось ей на глаза.

Последней каплей был скандал, устроенный Любой из-за испорченных белых полуботинок. В ранты залилась кровь, и нитки некрасиво побурели. «Свинья везде грязи найдет!» — возмущалась Люба, как-то не задумываясь над тем, что Кудинкину было не очень приятно бродить по крови.

Когда он ушел насовсем, Люба еще ходила портить нервы его начальству.

Однако и Люба, и унылые бытовые убийцы, и кабинетик с одним столом на двоих — все было в прошлом, хотя и недавнем. Год назад Кудинкин перевелся в УБНОН — Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, и выдвинулся там скоро и так явно, что ему даже не завидовали. Кудинкин был лучше, вот и все.

С высоты своей незаметной ведомственной славы он отважился приблизиться к майорше Гавриловской, которую обожал давно, тайно и безнадежно. А Трехдюймовочка сумела так сыграть на кудинкинском честолюбии, что не помышлявший ни о чем подобном опер поступил в академию и занял подполковничью должность. Он догрыз свое яблоко до пригретого солнцем сладкого бочка. Четыре капитанские звездочки готовились слиться в майорскую, Кудинкин по ночам безумствовал со своей Трехдюймовочкой, как двадцатилетний, а днем с удвоенной энергией искоренял преступный элемент.

Для полного счастья провинциалу Кудинкину не хватало домика в Опалихе. Как это свойственно мужчинам, он, считая себя деловым человеком, вычислил абсолютно все, от количества смородиновых кустов на участке до времени, которое займет дорога от домика на службу и у него, и у Трехдюймовочки. Но при этом он совершенно не представлял себе, где взять денег.

Когда Лидия предложила Кудинкину выбить долг за коньяк, он решил: вот он, его шанс!

При этом Кудинкин прекрасно понимал, что если люди не хотят отдавать сто двадцать тысяч долларов, то этих денег им хватит, чтобы зарыть два десятка Кудинкиных и еще оставить себе. Но, в конце концов, за десять лет кудинкинской службы целый вагонзак народу обещал его зарыть, а Кудинкин был жив и, как утверждали врачи, практически здоров.

Гораздо больше он опасался собственных коллег. Чтобы признать нарушителями закона людей, не желавших платить долги, нужно было подать на них в суд, и они могли месяцами тянуть это дело. А Кудинкину достаточно было прийти к этим людям, показать им пальцами «козу» и сказать: «Ай-ай-ай, как нехорошо!» — и товарищи-сослуживцы в момент устроили бы ему служебное расследование, а то и уголовное обвинение. По большому счету это было правильно. Мент — государственный человек и не должен работать на частные фирмы. На памяти Кудинкина имелось множество случаев, когда сержантов, решивших подхалтурить охраной, нанимали охранять краденое. Но с Лидой Парамоновой случай был особый. Лида Парамонова сто раз его выручала. Не помочь ей сейчас было бы не по-мужски. И не заработать, когда судьба посылает такой случай, было бы глупо.

Кудинкину предстояло шмыгнуть по лезвию ножа между законом и беззаконием.

Вечером накануне похода к Брехунцу Кудинкин обзвонил знакомых ментов. Самое интересное для дела сообщил ему капитан Орехов, когда-то учившийся с Кудинкиным в школе милиции. Склад Брехунца находился на его земле, Орех давно точил зуб на Теодозия Орестовича и для однокашника не пожадничал на информацию.

Брехунец, учитель из Винницы, приехал в Москву давно, после первого краха украинского карбованца, и по мелочи торговал на рынке. А пять лет назад неизвестно на чьи деньги открыл «Поларис». Из-за права собирать дань с брехунцовской фирмы враждовало несколько преступных группировок. Контора у нее на одной территории, склады на другой, контейнеры на двух оптовых рынках, торговые точки… В конце концов «Поларис» отдали на кормление старому вору Фиделю, которому ни много ни мало — семьдесят пять лет. Уголовные авторитеты посмеиваются, но держат Фиделя как талисман — воры до такого возраста не доживают, а ведь хочется.

Как практически каждый рэкетир, хапающий больше, чем он может прожрать, Фидель завел свою торговлишку. Ему принадлежит несколько лотков с фруктами, оформленных на фирму «Поларис». Не то из-за лени, не то из-за маломощности своей бригады Фидель доверяет сбор выручки работникам Брехунца. А вечером, между десятью и одиннадцатью, на склад к Брехунцу приезжает бригадир Фиделя Коржик и забирает деньги.

Вот эта последняя информация согрела Кудинкина. Брехунец, можно сказать, уже был у него в руках! «Ящик поставлю!» — гаркнул Кудинкин в трубку. У Орехова, наверное, заложило ухо. Кудинкина распирало от охотничьего азарта, чувства собственной удачливости и предвкушения победы. Некоторые в таком состоянии пускаются в пляс, но Кудинкин предпочел Трехдюймовочку. Он ястребом взвился над прилегшей на кровать майоршей, уже в полете успев швырнуть телефонную трубку на рычаг.