Шрифт:
— Правда, правда, — послышались голоса.
— Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие по Ильменю, а третьи пусть сбирают дань с племён окрестных. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжёлой, чтобы знали, что есть над ними власть и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения...
Так и было решено.
Впрочем, Рюрик поступил так по совету новгородского посадника Гостомысла.
«Пусть узнают, каково ярмо иноплеменника, — думал посадник, — прижмут их варяги, поймут тогда, что сила в крепкой власти, которая всё в порядке держала бы, от врагов защищала и суд правый творила».
— Я знаю своих удальцов, — предупредил Гостомысла Рюрик, — не утерпят они, будут двойную да тройную дань собирать, затяготят они роды славянские...
Гостомысл в ответ хитро улыбался.
— К их же пользе это будет, — говорил он.
Лишь только главные силы скандинавов ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покорённой страны.
— Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? — спрашивал Рюрик.
— Нет, раскаиваться не в чем... Каждая беда хорошая наука для будущего. Пусть усилится ещё более ярмо рабства над ними и тогда... тогда я, может быть, умру, достигнув для своего народа того, о чём мечтал всю жизнь...
Тяжело и постыдно было для не знавших над собой ничьего господства славян иго чужеземцев...
Гнёт варягов становился всё тяжелее и тяжелее... Изнывали под ним славяне... Всё больше и больше выбирали с них дани пришельцы, били смертным боем непокорных, не разбирая при этом ни правых, ни виноватых.
И вот зашумела, заволновалась, наконец, вся страна приильменская. Поднялась, как один человек, зазвенели мечи, огласили её стоны раненых и умирающих, осветило зарево пожаров...
Горе врагам...
Как ни отчаянно храбры были пришельцы, но мало их было, не по силам им было противиться пробудившемуся народу славянскому...
Гонят пришельцев славяне из всех мест и местечек, где осели они, жгут их крепостцы, в полон никого не берут — всем чужеземцам одно наказание — лютая смерть...
Недолго продолжался неравный бой. Варяги толпами побежали за Нево.
А оттуда им помощи никакой не могли дать.
Рюрик, возвратившись к своей Эфанде, недолго оставался под родной кровлей...
Не любили засиживаться дома скандинавские мужи. Сладки чары любви, отрадна прелесть домашнего очага, но едва прозвучал по фиордам призывный рог, со всех сторон стали собираться люди...
Конунг Старвард созывал дружины для набега на страну пиктов, где царствовал Этельред, его давнишний противник.
Как ни хотелось Рюрику побыть с молодой женой, не мог он отказаться от участия в набеге.
Поднял он свои варяго-росские дружины, покинул Эфанду и во главе своих воинов явился к Старварду...
Ни слезинки не проронила Эфанда, провожая супруга в поход, но если бы кто мог заглянуть в её сердце, то увидел бы, что оно разрывалось на части от горя... Скандинавские женщины умели владеть собою, и Эфанда ничем не выдала своей печали.
Только когда скрылись на горизонте белые паруса отплывших драхов, тяжело вздохнула она и на её голубых, как весеннее небо, глазах, заблестели слезинки...
II
Освободился народ славянский от чужеземного ига, но горький опыт не научил его ничему, и лишь только на Ильмене не осталось ни одного варяга, всё там пошло по-старому.
Снова начались раздоры... Даже Новгорода перестали бояться роды славянские.
— Что нам Новгород! — толковали на Ильмене, — засел на истоке и важничает...
— Не таких видали! На что уж грозны варяги, и тех не испугались, а то — Новгород!
— Эх, сложил Вадим буйную голову... Будь он с нами, показали бы мы себя Новгороду!..
Когда более благоразумные спрашивали крикунов, чем им так досадил Новгород, те с важностью отвечали:
— Не по старине живёт! Больно богатеет... Это он на Ильмень и варягов-то приманил!
С удивлением смотрели на приильменцев наезжавшие по торговым делам в Новгород кривичи и люди из веси и мери. Они, стряхнув с себя чужеземное иго, не ссорились между собой и жили тихо и покойно.
— Из-за чего у вас на Ильмене такие пошли раздоры? — спрашивали они у новгородских мужей.