— И они, вероятно, отчаялись...

Старец задумался и затем сказал:

— Так спеши вернуться к ним, ты уже здоров.

Внезапное волнение овладело Зыбатой.

— Отец, ты был так добр ко мне, что я даже не знаю, как я расстанусь с тобой! — воскликнул он.

Андрей кротко улыбнулся.

— Дитя моё, — тихо сказал он, — и я тебя полюбил, и ты стал дорог моему сердцу. Стар уже я и смотрю в землю. Мне будет очень тяжела разлука с тобой, но не думай, что я тебя буду удерживать. Иди! Иди к своим, а я буду молиться о тебе, да просветит тебя Господь и да рассеется окружающая тебя кромешная тьма.

Непонятное смущение овладело юношей. Рыдания подступили к горлу, и он чувствовал, что вот-вот расплачется, что не хватит сил справиться с собой. Он искренно давал себе слово возвратиться в этот приют отшельника.

Наконец настало утро, когда Зыбата должен был покинуть хижину.

Чудесное ясное утро уже наступило, сменив собой серую мглу рассвета. Отрадный холодок, предвестник скорого зноя, овевал путников, не давая усталости овладеть их членами. Отшельник и Зыбата шли не спеша. Вскоре они вышли на опушку леса, невдалеке блестел широкой лентой Днепр.

Андрей, желая сократить тяжёлые минуты прощания, слегка подтолкнул Зыбату и сказал:

— Иди, иди! Мы уже простились! Прощай!

Вслед за этим он, круто повернувшись, быстро пошёл к лесу.

Зыбата кинулся было за ним.

— Отец, погоди, позволь мне ещё раз обнять тебя! — кричал он.

Андрей, не останавливаясь, махнул ему на ходу рукой и скрылся в чаще кустарников, окаймлявших с этой стороны лес.

Зыбата не решался последовать за ним. Он немного постоял в нерешительной задумчивости, а потом стремглав побежал к Днепру.

Утро уже сменилось днём, солнце высоко стояло на небе. Когда Зыбата подошёл к Киеву, он заметил на противоположной стороне какое-то особенное оживление. Это прежде всего кинулось ему в глаза. У киевского берега стояли бесчисленные военные струги, снаряженные для скорого отправления в путь, несколько выше по Днепру зачалены были у берега высокие с приподнятым носом ладьи, в которых, по типу постройки, Зыбата узнал новгородские суда.

Сначала Зыбатой овладело было любопытство, но нетерпение увидать своих пересилило в нём это чувство. Вскочив в один из челноков, стоявших у берега, юноша поспешно оттолкнулся и, ловко управляя единственным веслом, поплыл через тихо катившую свои волны реку.

Чем он более приближался к противоположному берегу, тем всё громче доносились до него крики, шум, гам, стоявшие там. «Что это такое? — подумал Зыбата. — Княжеские струги в полном вооружении, новгородские ладьи. Уж не мятеж ли в Новгороде и не идёт ли князь Святослав усмирить непокорных?»

Наконец челнок ткнулся носом в береговую отмель. Зыбата спрыгнул прямо в воду и ринулся вверх по тропинке, ведшей к вершине горы.

Однако на полпути он остановился. Сыновнее чувство вновь начало бороться в его сердце с любопытством и после недолгой борьбы взяло верх. «Обниму родных и побегу в Детинец, — решил он, — коли так шумят, так не скоро ещё разойдутся!»

Жилище Прастена, отца Зыбаты, стояло недалеко от пути с берега в Детинец. Нужно было несколько свернуть в сторону, чтобы попасть в него. Зыбата побежал по горе, но вдруг его остановил, поймав за руку, молодой дружинник.

— Зыбата?! — удивился он.

— Улеб!

— Откуда? Ты жив! Мы все думали, что ты погиб в лесу...

— Жив, жив! — отвечал приятелю Зыбата.

— Что же с тобой приключилось?

— После...

— Заблудился?

— Да... Потом меня схватила огневица...

— И ты как же? Один был?

— Нет, там в лесу старик христианин...

— Знаю, слышал... Он был когда-то храбрым воином... С Игорем ходил на Царьград...

Зыбате было не до рассказа приятеля.

— Что там? — махнул он рукой в сторону Детинца.

— Да ты ещё ничего не знаешь? Княгиня умерла.

— Какая?

— Княгиня Ольга; её уже похоронили на Щековице у христиан... Князь Святослав уходит на Дунай завоёвывать болгарское царство.

— А чего же там шумят? Кто?

— Новгородцы!

— Им-то что надобно.

— Требуют себе князя... Прослышали, что Святослав уходит и хотят, чтобы он поставил им своего сына. Да ты куда? Пойдём. Вот будет радость-то! Княжич Владимир как о тебе беспокоился, всё спрашивал, не возвратился ли ты, а потом и ждать тебя перестал.

— Я побегу сперва к матери, потом приду.

— К матери? Иди! Она все глаза выплакала по тебе. Иди, иди! Обрадуй её.

— А Прастен?

— Отец-то твой? Он там, — указал Улеб на Детинец, — он идёт вместе с Святославом на Дунай. Не сидеть же ему здесь.