Завуалированные извинения были приняты с благодарностью, и лорд, подхватив внушительную стопку книг и попросив не персонал, выслушала требование подать чай и пирожные во-он за ту скамью у озера.

И вот в данный момент, трое подавальщиков сноровисто сервировали стол, принесенный охранниками.

— Мне бы еще мясной пирог, — не поднимая головы и не прерывая деятельность, произнес господин Эллохар.

Прислуга, низко поклонившись, поспешила исполнить повеление.

— Найриша, мне четыре ложки сиропа в чай, пожалуйста, — попросил мой странный спутник.

Я поднялась и отправилась в ресторацию, мыть руки, проигнорировав принесенные пиалы с лимонной водой. Не потому что мне так хотелось, а потому что только мыло действительно очищает руки, а я сегодня больного перевязывала. И только вернувшись, исполнила просьбу магистра, вливая в его чай четыре ложки болотного сиропа. Сама я предпочитала мед, но не в чай.

Расположила чашку и блюдце ближе к господину Эллохару, который словно и не заметил моего возвращения, и невольно вздрогнула, услышав:

— Спасибо, моя прелесть.

— На здоровье, господин Эллохар, — ответила я, присаживаясь на скамейку.

Вскинул голову, взглянул на меня, улыбнулся и вновь погрузился в чтение. Странный человек. Очень странный, но странно и то, что сидя рядом с этим лордом, я вовсе не хотела уходить. Сегодня открытие чайной, масса дел требует моего внимания, от расстановки сервизов, до принятия песочной и миндальной выпечки от господина Сайка, а я… Я сижу в парке, с самым странным человеком из всех, кого когда-либо встречала и мне совершенно не хочется уходить.

Странно? Более чем, я сама себя не узнавала. Рядом с господином Эллохаром почему-то становилось тепло, где-то там, внутри, в душе. И я смотрела на профиль с хищным чуть с горбинкой носом, на тонкие губы, на резкие черты лица — и понимала, что человек с такой внешностью добрым быть не может, но…

И вдруг господин Эллохар, не поднимая головы, произнес:

— Скажешь что-то про моих предков уб… отшлепаю.

Я едва чай не расплескала от удивления, да и возмущения тоже.

— Простите, но…

И осеклась на полуслове, едва мужчина повернулся, хмуро посмотрел на меня, а после недовольно произнес:

— Ну как же, сейчас ты меня рассматриваешь внимательно, после заявишь, что у меня внешность странная, вроде как волосы северянина, глаза степняка, нос горца, а в итоге скатишься к обсуждению морального облика моих предков, допустивших столь неординарное смешение национальностей.

Хотела было возразить, что и в мыслях не было, но… говоря откровенно, внешность господина Эллохара действительно была странной с точки зрения разбирающегося в народностях целителя, так что да, некоторые мысли на счет неразборчивости в связях невольно появились.

— Простите, а ваша мать… — начала было я.

И была остановлена достаточно грубым:

— Ее убили.

Я едва не обронила чашку. И обронила бы, не подхвати ее господин Эллохар, совершив какое-то невероятно быстрое, молниеносное движение. Затем мужчина отобрал у меня и блюдце, поставил все на стол и посмотрел. На меня. Прямо, угрюмо и даже зло.

— Мне так жаль, — прошептала я, глядя на мужчину и начиная догадываться, почему он оказался настолько благороден, что в первую нашу встречу сопроводил меня до лечебницы, а во вторую нес на руках через весь город, чтобы доставить в дом госпожи Шилли.

Теперь я поняла все, и стало бесконечно жаль его, до слез жаль.

— Не реви, — мужчина не улыбнулся, нет, но глаза потеплели.

— Глупо выгляжу, — я торопливо достала платок, его собственный, вытерла слезы. И попросила: — Простите.

— За что? — переспросил господин Эллохар. — Мне впервые так искренне посочувствовали, даже не ожидал. Хотя зная тебя…

Мой собеседник отставил книгу, взял чашку, сделал глоток, и, глядя на озеро начал рассказывать:

— Она была целительницей… — пауза, словно он хотел что-то добавить, но не решился и продолжил: — Знаешь, существуют настолько добрые, светлые и чистые создания, что их требуется неустанно беречь и охранять, потому что они не способны выжить самостоятельно. Совершенно не способны. Как и подумать о себе. Нет, вас заботит всеобщее благоденствие, какие-то вечно-сопливые чужие дети, и подонки, которых убивать, а не лечить следует. Но вы же этого не видите.

Господин Эллохар замолчал, сделал еще один глоток чая, и негромко, все так же глядя на водный простор городского озера, сказал:

— Она спасла чужого ребенка и погибла, оставив собственных двоих детей. Мне было чуть больше десяти, сестричка… совсем еще кроха. Отец… отец сначала искал виноватых, после винил себя, еще чуть позже утешился в объятиях другой женщины. Мы с сестрой после смерти мамы переехали к дедушке. Потом, когда отец завел новую семью, Риш вернулась в дом и даже стала называть «мамой» эту… особу.