Шрифт:
ПОД ЛЕСАМИ
Хожу привычно. Прогибаются пахнущие лесопилкой, свежие. Как сетка-батут в цирке. Мы и есть циркачи, циркачи-монтажники.
Вдруг дрогнуло все сооружение, и далеко внизу будто шлепок о твердую землю. Облегченно распрямились доски.
Кто сорвался? Кого?
Вот он. Сбежались.
Нет, не знаю такого. Десятник.
И бригадир не признал, не видел раньше. Увезли в морг.
Посторонний, чужой по лесам ходил, оказывается. А мы его за своего принимали. Не поостерегся. Или нарочно. Гляди, прогибаются и пружинят.
ИМЕНА
…подходя к родильному дому: «…император Адриан. Софья умерла на могиле своих дочерей с горя… Нет, не хочу, чтобы дочку мою обезглавили… все равно плохая примета».
— Ну, и как же, Наталья Андреевна?
— Иногда называет меня Верой, иногда Надеждой, чаще всего — Любой, Любовью. И глаза такие виноватые. Да я привыкла, отец все же.
ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Голова свисала… выпуклыми глазами на парижан… и рога до земли… Добро бы королевская охота… Представилось, кубок — пьет, двигая носом, и холеная бородка так и ходит, участвует.
«Кто бы позвал!.. Мадам, только два франка!.. Вспомнил, сегодня на рю де Темпль… Пожалуй, еще водки дадут, все-таки русский вернисаж…»
Быстро шел по улице Риволи. О Москве — ни звуком, ни намеком, просто себе не позволял.
ЕЩЕ О ЛЮБВИ
…прошел год. Она все равно приходила. Усаживалась на взгорке под березой — классический вид. У ног — рыжая собачка. Тоже глазами провожает.
«Вагоны шли привычной линией…» — будто она и не она. И не ждет никого, просто так — при собачке.
…десять лет. Все там же, она же. Только рыженькой нет, умерла.
ВКУСНЫЕ КРАСКИ
Зелень светлая, темная, с желтизной на просвет — совсем осенняя. Запах незабываемый, до сих пор. Хром светлый, темный, охра, краплак, но помощней будет сиена жженая. Пожирает все оттенки, как гиена, краска.
…пока свинкой болел. В зеркале обвязанный — зайчиком.
…свежий запах булки, значит, выздоровел. За окном совсем побелело. Цинковые тюбики засохли. Еле выдавил на стекло какашечки. Размазал витраж. Цвета один другого вкуснее — на всю будущую жизнь!
НАБЛЮДАТЕЛИ
…но под ворохом шелка и ткани она была совершенно голая. Странно, даже туфелек ее не воспринимал ни глазом, ни сознанием. Прохаживается на носках, груди висят, и рассуждает о Шекспире, о Джойсе. Будто не дышит внизу, в полутьме, черная щель.
Сверкала люстра и свечи, шел дипломатический прием. И привычно таяли в его очках розовый шелк и черные смокинги, так уж он был устроен, такое в нем развилось со временем. Сначала пугался, отворачивался и даже убегал, а теперь стоял посередине всей этой вакханалии, эдакий европеец — седые виски, очки в роговой оправе, слегка улыбаясь и потягивая виски из широкого стакана.
Да, вокруг голые профессора и коммерсанты, ничего особенного. Голые лакеи разносят подносы с напитками. А он наблюдает всех, как виски в стаканах, на просвет.
Эта женщина — брюнетка с торчащими пушками, черный лифчик тоже растаял, сразу поняла, как он видит ее, потому что…
Лил дождь на шоссе и за окном, когда неожиданно — оба в постели…
— А я мужчин разглядываю. Прыщавые зады и подмышки вижу. Впереди краны и краники висят. А есть — столбики неугомонные. Руку в карман, чтобы незаметно. Заправляет в трусы, забавно.
— Киноактриса — одета, как девочка… сама вся расползается, старое, желтое масло… Она кокетничает, а я видеть ее не могу — живот, вымя по бокам.
— С виду — гора мышц, Геркулес, а внизу как у ребенка…
До утра проговорили, так обрадовались. Впервые встретил такую же. Будто родная.
НОВАЯ ПЬЕСА
Не сразу заметила: из-за кулис выскочил один актер — глаза сверкают, лицо узкое, лысоват, пока к рампе добежал — допрыгал, обозначились скулы, нос раздался и прическа другая — совсем не тот человек.
Заглянула в программку, там вообще на эту роль три фамилии, причем одна — женская.
Повернулся актер спиной к публике — и вправду девичья спина и женские волосы, хоть в джинсах, но уже в юбке.
Что там одежда, действующие лица менялись прямо на глазах, как в известной телевизионной рекламе, с каждой новой репликой что-то изнутри быстро лепило им новые физиономии. Казалось, на сцене целая толпа. Между тем было два-три человека. Но никто ничего, казалось, не замечал.
Может быть, потому что с балкона…