— Мы, турусы, к вам прикатили!

— Какие же вы турусы? Где ваши колеса?

— Мы их на ходули обменяли.

— Где же ваши ходули?

— Мы их на лыжи поломали.

— Где ваши лыжи?

— Елочками составили, из них давно лес вырос.

— Идите в лес колеса покупать.

Пошли турусы в лес, колеса покупать. Торговались, по рукам били (больно), купили собаке пятую ногу, лысому купили гребешок (дешево), безрукому — гармонь, лишь колеса не купили — купилку потеряли.

Стали турусы плакать, горевать — горе веревочкой завивать. Такое веселье пошло: собака пляшет — пятой ногой машет, лысый бежит — гребешком причесывается, а безрукий на гармони «Яблочко» наяривает — огурцом закусывает.

Да не видим мы всего этого безобразия — и видеть не хотим!

В кухне у нас — холодильник, на тумбочке — будильник, в животе — напильник, в голове — рубильник, не включай — убьет.

Потеряли турусы колеса, мы и знать не хотим какие. Может быть, целый век на этих самых колесах катаемся, может быть, сами их и украли — смазали, покрасили и выбросили, все равно ничего не ведаем. Какие колеса? Какие колоссы? какие барбосы? какие колосья? Ни одного колоска в поле зрения, одни всемирные подозрения.

Стали у нас кол на голове тесать: обухом по макушке попадает, щепки в ушах застревают, в глаза опилки летят, на носу стружки повисли, а нам хоть бы хны.

Стали нас в капусту шинковать. Как запустили в машину, только ошметки летят да кочерыжки хрустят, крупной солью нас переложили — уминали, уминали в бочках, закрыли да гнетом придавили, а нам хоть бы что.

Ничего не ведаем, ничего и знать не хотим — какие это турусы, откуда явились, кто у них колеса реквизировал, куда их потом упрятали и на сколько — да и были ли все эти чудеса с электрификацией в собственном соку? Плюс-минус советская власть.

Сидим, как сычи на именинах, вокруг — одни пеньки и опенки, над нами одноглазые вороны летают (у нас ворон ворону давно глаз выклевал), головы сняли и по волосам плачем.

РЫБА

Приморский поселок плыл в желтом предвечерье.

Старушка, которая возилась в саду, зорко глянула на меня и выпустила большеголовую розовую рыбу.

Рыба поплыла, колеблясь неким лилово-розовым призраком над знойным шоссе…

Что-то подсказало мне: не оглядываться. Конечно, оглянулся — рыба стояла в воздухе в пяти-шести шагах.

Я затряс головой: рыба исчезла, старушка — нет, она зорко смотрела над кустами вянущих роз.

Я уверил себя, что почудилось, и пошел дальше в горку — обернулся: рыба следовала за мной, чуть поотстав.

Я быстро свернул за угол и притаился в кустах акации. Рыба важно проплыла мимо — я обрадовался. Рыба вернулась и рыскала, как собака, потерявшая след. Она была явно растеряна.

Мне стало жалко рыбу. Может быть, она долго томилась в голове у старушки — некое неосуществленное желание. И вот счастливый случай, или, может быть, пахло от меня особенно для нее привлекательно (бывает) — рыба вынырнула на свободу и овеществилась.

Я выступил из кустов, показался рыбе — не оглядываясь, пошел вниз по узкому проулку к своей калитке.

Дома я выпил чаю, рыбе дал, что у меня было — холодных котлет целую тарелку, все сожрала.

Ночью спал плохо, мешала рыба — то и дело тычется своими костистыми плавниками (или что там еще у нее) в плечо, царапает.

Утром бросил ей полбуханки — испугался — чуть по локоть руку не отхватила, с хрустом стала перемалывать сухой хлеб своей костяной броней.

Задумался я: чем буду кормить чужое желание? Своей плотью? И на что оно мне?

Было бы это желание юной девушки с едва наметившимися сосцами, а то старуха в блеклой кофте, загорелая, как солдат, — шея и кисти рук.

Решил я отвести рыбу обратно.

Не оглядываясь, я поднимался по извилистому проулку, был уверен: рыба следует за мной.

Вот и белая стена дома, розы за ребристым штакетником. Хозяйка, как и вчера, мутно смотрит на меня — сквозь.

Рыба подплыла к ней, обернулась своей тупой мордой. Теперь они обе — рыба и хозяйка — смотрят на меня. Да полноте, так ли уж стара и непривлекательна эта пожилая женщина?

Во мне поднималось что-то, не больно ломая мои ребра и сжимая внутренности — вдруг серо-серебристая длинная рыба выскочила из меня — и я ощутил себя пустым, как пакет.

Она вращала моими зеленоватыми глазами, во рту ее двигался мой язык — я узнал свой недостающий зуб, она что-то говорила — какие-то пустяки… Я чувствовал себя совсем сплющенным — без содержания, как консервная банка на трамвайном рельсе.

Хозяйкина рыба обрадовалась моей — карие с желтизной очи удивленно остановились, по извилистой губе скользнула улыбка. Обе рыбы как-то противоестественно прыгнули навстречу друг другу — и с яростью стали пожирать друг друга, давясь, обжигаясь, со свистом всасывая мозги и потроха.