Ни обо мне, ни о какой женщине — молодой или старой — уже не было и речи, мы просто могли не существовать.

КУКЛА

Купили Кукле куклу.

Обрадовалась Кукла, что куклу ей купили: большая, розовая — больше самой Куклы, больше ее мамы — та тоже розовая и большая, но не такая большая и розовая. Как же Кукле с куклой играть? — тяжелая, не поднимешь.

Вызвала мама по телефону подъемный кран. Приехал подъемный кран под окна — майна! — подняли куклу, поставили.

Поздоровалась с ней Кукла, показала кукле двор, песчаный откос за двором, где бездна начинается. Буквы М и Ж на соседнем доме. А подругу свою Катю показывать не стала — Катя в это время замуж выходила за Клоуна, а Куклу не позвала. Нашла за кого выходить! Ее Клоун все игрушки на соседней улице перепортил — и не мужчина вовсе.

Стала Кукла с куклой играть, будто кукла — ее дочка и не слушается, а она ее по розовой попке ремнем — ата-та, ата-та! Тогда кукла говорит: «Ах ты так!», села и съела девочку, прямо всю в себя запихала, с ногами.

Как село солнце, снова подъехал подъемный кран — вира! — уложил куклу спать. Уложила мама и Куклу на правый бочок (ту Куклу, которая была мамой и которую съела кукла-дочка, которую подъемный кран спать уложил).

Стала Кукла сны смотреть. Один посмотрела: неинтересно, на второй билеты купила, а смотреть не стала: повтор, только название другое, а третий — ничего. Смотрела, смотрела — дошло до самого интересного места, где голову рубят, отрубили голову, крови! — целый таз, как от свиньи — и ей несут: пожалуйста, это вашей куклы кровь. Страшно стало — проснулась: «Не хочу сны смотреть, хочу кошмары наяву».

А давно уже день стоит — просто ночь для удобства днем считать стали, все равно светло. Мама по улицам бегает — большая, розовая — и хлеба нет, то есть он есть — вот, в булочной продается, на полках белые булки и кирпичики черного лежат, а купишь — ничего в руках: ни белого, ни черного — ужас, настоящий кошмар наяву. А кукла стоит у стены, усмехается алыми губками.

«Вот ты какая! — схватила ее Кукла-хозяйка и стала трясти. — Мало того, что свою мамочку съела. Отдавай хлеб в ладони. Не то вызову по телефону бульдозер, он тебе голову отрежет».

Стала кукла расти, расти. Как большая розовая башня телевидения стала. Полетели с башни булки и кирпичи — все бегут, ловят, радуются. А Кукла ловить не стала и своей маме строго-настрого запретила: нечего перед этой куклой-башней унижаться.

Тут несчастье случилось: упал кирпичик на симпатичного щенка, отдавил ему хвостик. Заскулил, заплакал щенок. Бросилась к нему Кукла, подхватила на руки: «Лучше бы мне тебя купили вместо этой вредной куклы, которая свою мамочку съела, которую подъемный кран спать уложил, которой во сне голову отрубили, которая сделала так, чтобы хлеба не стало, и которая теперь розовая башня, она нам всем хлеб дарит, а мы его брать не будем!»

И пошли они вместе: Кукла-девочка и щенок, не оборачиваясь.

Правда, после этого, говорят, щенка хулиганы утопили — вот беда-то, горе! — а Кукла тоже выросла, но это уже потом — после сказки. Выросла девочка, большая, розовая, мамочке своей на несчастье.

А телевизионная башня до сих пор стоит — некому ей голову отрезать. Где же такой выше неба бульдозер найдешь?

ПОДВИГ

Это еще в прошлую войну было. Или в позапрошлую. Лежали наши солдаты в окопе — или в чем там они еще лежали, защищали солдаты родину — или, может быть, чужую родину завоевывали — не знаю, но было, зашел между ними спор, кто какой подвиг может совершить.

Один уже бывалый солдат, бывало усмехнувшись в бывалые усы, сказал: «Была бы баба подходящая, я бы не один подвиг сейчас совершил».

Спорить с ним не стали, только молоденький такой с ясным взором солдат-подросток, какие бывают из деревенских, произнес: «Если на спор, я сейчас два языка возьму».

И пополз, а может, побежал, а может, запрыгал во тьму ночи, а может быть, в ясный день. Все тихо тогда на фронте было, слышно было, как кузнечики стрекочут, а может, цикады, а может, пулеметы вдали — все равно приятно…

Ждут, покуривают. Возвращается, однако.

«Где же твои языки?» — спрашивают.

«А вот», — говорит. И показывает: действительно, в солдатском зеленом котелке — два языка свежих да пара глаз, как яйца куриные.

«А зачем глаза?» — спрашивают.

«Языки нам про врага все расскажут, а глаза к нему дорогу покажут», — отвечает без запинки смекалистый солдатик.

«Молодец, совершил свой подвиг, — похвалил его наш лейтенант. — Тогда я сейчас тоже подвиг совершу, всех в атаку подниму».