Мама молчала. Сегодня она выглядела немного счастливее, чем обычно. Я не понимала, почему, но я не стала спрашивать. Возможно, она хочет, чтобы я не чувствовала на себе жалость. Если да, то она слишком поздно начала. Но это все не важно, главное, что она улыбается своей прекрасной улыбкой. Ее губы растягиваются в тонкие бледно-розовые линии, и она обнажает свои ровные белые зубы. Ее кожа не казалась такой бледной, как обычно, из-за анемии, которая появилась у нее шесть лет назад. И каково было мое разочарование, когда тот блеск в ее серо-голубых глазах, который так меня радовал, потух, когда ее губы снова сомкнулись в одну прямую черту. Мама около минуты просто смотрела на меня, пытаясь понять, что случилось.

– Что значит, не будешь?
– поинтересовался папа, опередив маму.

– Я больше не вижу смысла в дальнейших сеансах.

– Не видишь смысла?!
– мама резко встала из-за стола.
– Может, это она не видит в них смысла? Да, я знаю, что это она!

Разгневанная мама вышла из столовой. Я на автомате хотела поспешно последовать за ней, но я лишь упала на пол. Почти сразу я почувствовала, как папины руки помогают мне встать и сесть в инвалидную коляску. Маму я уже не видела, и меня пугало, что она собирается сделать. У меня было предположение, что она просто хочет уйти в спальню и постараться усмирить свой гнев, как она, бывало, делала, или хотела выпить настойку пустырника, но, похоже, я ошиблась как в первом предположении, как и во втором, когда обнаружила ее в коридоре. Я поняла, что мама хочет сделать, когда она лихорадочно искала телефон, перевернув все вверх дном.

– Мам, не нужно!

– Нет, нужно! Я ей доверяла, а она вот так с тобой поступила!
– бушевала мама, разнося все вокруг.
– Это немыслимо! Как она может отказаться? Ей за это огромные деньги платят. Я буду на нее жаловаться, что бы ты ни сказала.

– Мама, она права. Я больше не нуждаюсь в ней. Психотерапевт мне не поможет, как же ты не понимаешь!

Она меня как будто не слышала! Мама, наконец, нашла свой телефон и стала поспешно набирать номер. Я начала злиться на нее. Вся та сдержанность, которая копилась внутри меня, стала бушевать, бурлить, отчаянно вырываться наружу! Я судорожно дрожала, пытаясь побороть ее, но было слишком поздно. Не владев собой, я резко подкатила к ней в плотную и, выхватив из ее рук телефон, разбила его об первую попавшую стену.

– Послушай же меня, наконец!

Я хотела, чтобы она меня выслушала. Мне столько хотелось ей сказать, и я надеялась, что она поймет меня. Но я ничего не сказала. Потому что с этим броском пробило и мою голову. Головная боль возросла в несколько раз, и была просто невыносима. Мой выплеск эмоций, который я вложила в этот бросок, возвратился ко мне бумерангом, и ударил в самый центр.

Я упала с коляски, хватаясь за голову. Боль настолько была нестерпимой, что именно в такие моменты мне казалось, что смерть дышит мне в спину, казалось, что сейчас моя голова разорвется, и все вмиг прекратится. Последнее, что я почувствовала, это как две пары рук пытаются меня поднять.

Я не помню, как я оказалась на кровати. Точнее, в больничной койке. Я разочарованно закрыла глаза. Боль поражала меня, и я думала только о ней. Но два слова я все-таки смогла сказать.

– Прости меня, - хрипло прошептала я, обращаясь к маме. Но я ее не видела и ничего не слышала в ответ. Вокруг меня были лишь расплывающиеся картины.

Но головная боль постепенно стала утихать, но не исчезала. Неизвестно, сколько я пробыла в таком бреду. Может, несколько минут, а может, несколько часов. В любом случае мне это время казалось вечностью. Как будто я уже побывала в аду. Глаза горели и, наверняка, были ужасно красные от полопавшихся сосудов. Все вокруг казалось мне таким нечетким с помутнениями в некоторых местах, отчего мне казалось, что в моей комнате бегают черти.

Дрожь пробила все тело. Любое движение отдавало болью в голову, но я была бездвижна. За пятнадцать лет я научилась не двигаться несколько часов, так что для меня это не было проблемой. Если бы я испытывала только физическую боль.... Меня не отпускало чувство тревоги, отчаяния, волнения, отчего слезы сами хотели вырваться наружу. Но я держалась изо всех сил. Мне надоело плакать. Вся моя жизнь омыта слезами. Я всегда старалась казаться сильной, но я почти сломана. Я устала быть сильной. Но я не имею права сдаваться. Пока у меня есть те, ради кого я живу, я не сломлюсь.

Я невольно вспомнила мой "маленький кошмар". Она - мое вечное напоминание о том, какая я была, о счастливом времени до этого ада. Когда я смотрю на нее, я будто смотрю на себя в зеркало. Мне иногда кажется, что она хочет, чтобы я не ненавидела себя, ненавидела прошлую счастливую жизнь, прежнюю себя. Именно на ней она остановилась. Именно такой девочкой я была, когда мне подписали смертный приговор. Я всегда начинаю думать, как бы у меня сложилась жизнь, если бы я была нормальной, как все. Я старалась не обращать внимания на эту дьяволицу. Но это просто невозможно. Меня одолевает страх, как только я слышу этот милый, наивный голосок. Стоит только о ней подумать, все внутри сжимается, даже дышать трудно.

Практически все галлюцинации связаны с ней. В более типичных случаях они разнообразные, почти постоянные. А у меня лишь одна маленькая девочка. Со стороны это звучит не так страшно, почти безобидно. Я помню, как мне сказали, что мне даже повезло. Я мысленно посмеялась над этим. Им не понять, что все намного глубже, чем они думают. Даже несмотря на то, что эта дьяволица взяла мою внешность, что уже, по сути, жутко, Лера внушает мне большой страх, который я не могу объяснить. Когда я ее вижу, мне хочется убежать, укрыться в безопасном месте. Но если подумать, она же ничего плохого мне не делает. Каждый раз я проговаривала это про себя, готовясь дать ей отпор, но забывала обо всем с ее появлением. И как тут прикажешь бороться?