– Мы же еще увидимся? Ты в Соборе работаешь?

– Да, в библиотеке.

– А обеденные перерывы у тебя бывают?

– Если я вспомню про еду…

– Я, может, зайду, поглазеть на ваше хрустальное распятие, о котором везде понаписали, что шедевр-шедевр, и напомню тебе про еду, сходим, сэндвичей у Тернеров пожуем…

– Хорошо.

– Не бойся, я не ем людей. Хотя ты выглядишь вкусненьким. Пастой с креветками и лимоном и орехово-шоколадным чизкейком. Что-то я всё о еде. Пойду, поищу в холодильнике что-нибудь. Пирог с почками, арахисовое масло… А, Клавелл же не готовит английское и американское… Вафли и мидии. Развяжи мне корсет, пока не ушел, я сама не смогу.

Маттиас стоял и читал под фонарем; волосы его, рыжие, золотые сияли в свете, как нимб – будто он сам лампочка; в обычной своей белой рясе с огромным капюшоном; казалось, он сейчас распустит крылья и взлетит с шумом, задевая деревья, осыпая листья и яблоки.

– Что так долго? Я замерз…

– Корсет… Она попросила распустить ей корсет.

– Да, она такая, провокатор… Вещей не взял? Только розу?

– Она уже забаррикадировала всю комнату своими… А Клавелл как раз пробовал новое удобрение, перенес розу с бонсаями на кухню, я сказал, что роза моя, и вот только ее и взял. Так чудно – даже не спросила, что я делаю в чужой квартире, когда все спят.

– А что ты делал? Если читал, то всё в порядке. Пришел парень, по розе совет спросить у опытного садовода…

– Я ванну принимал.

– Ну… может, у тебя воду горячую дома отключили… Надеюсь, квартира не приведет тебя в ужас.

– А должна? Я думаю, что любая квартира мне понравится. Честно. Если там никто не умер – в смысле, не застрелили вот сейчас кого-нибудь и надо кровь с пола и стен оттирать…

– Надеюсь, что нет, там вообще девушка жила, мне так сказали.

– Почему-то вспомнил печальный-печальный рассказ О`Генри – про парня, который спрашивал по меблированным комнатам про девушку, которую очень любил, и в какой-то момент совсем отчаялся… сидел в одной из таких комнат, и вдруг услышал запах ее духов, стал искать что-нибудь, напоминающее о ней… не нашел, и в итоге включил газ… а на крылечке сидели две хозяйки этих комнат и болтали о том, что вот, как удачно одна из них сдала комнату, а то ведь постоялец мог и услышать о том, что там девушка не так давно покончила с собой… и описывают девушку, о которой весь рассказ…

– Я помню, – Маттиас замедлил шаг – он был таким легким, таким подвижным, луч света, а не человек, они даже остановились на мгновение, так вдруг растрогались оба, – я люблю его рассказы… на самом деле, там порой случаются похожие истории… Ты не готов к таким?

– Просто я… всё время живу в своем мире и могу показаться мало отзывчивым, я сожалею.

– Я понял. Но ведь это не значит, что ты жестокий или равнодушный? Все вокруг, наверное, думают, что ты просто еще особо с жизнью не сталкивался? – Маттиас всё еще замедлял шаг, чтобы проговорить проблему, и Дэмьен, наконец, смог за все эти дни впервые пристально рассмотреть его лицо, такое юное и смешливое; казалось, что ничто в жизни не беспокоит этого парня, что он душа компании и веселит всех своих друзей и девушек; эдакое вино из одуванчиков – и вдруг увидел, какой Маттиас, когда становится серьезным – прямо влетел в его эту красоту – ослепительную, небесную, аж дух захватило: алых губ, белой кожи, золотых волос – красоту немецкой принцессы, Рапунцель, Йоринды, Шиповничка.

– Ну, в общем, они правы… Я жил с бабушкой, она меня оберегала, у меня было чудесное плюшевое детство, потом я уехал в Братство, в замок на краю земли, а потом учился в университете, где мы с Тео вообще существовали в своем собственном пространстве… Надеюсь, в эту квартиру ты меня не с целью жизни научить селишь?

– О, нет, что ты, – Маттиас опять ушел вперед, и опять летит и звенит; будто все феи мира живут в его рукавах и карманах. – Я думаю, что ты из тех людей, что носят свой мир с собой – и достают из чемодана готовым, как палатку, пижаму, кукольный домик, и всё вокруг преображается, как в сказке Андерсена… и там так красиво – ты не жадный, всех приглашаешь; многие хотят в нем побывать, но очень мало кто решает остаться; далеко не всем по нраву такая возвышенность… оттого тебя обвиняют в инфантильности, а не себя в незрелости.

Дэмьен был тронут.

…Он надеялся, что квартира его будет в средневековом квартале, как дом отца Декампа, или в шумном центре с магазинами, как улица Гюго, по которой они гуляли; но средневековые кварталы быстро закончились, будто места в маленьком театре; начались современные, но это был уже не центр – обычные спальные районы – все улицы с романтическими названиями – так, видимо, называли кварталы застройщики, пытаясь как-то выделиться, опоэтить обыденность – Крыльев, Западного Ветра, Тополиная; но они всё равно были все одинаковые, но вполне уютные – с парками, магазинами на каждом шагу, современными скульптурами; детскими садами, школами; всюду машины, не самые новые; «вот здесь» – дом был девятиэтажный, и весь в мозаике, изображающей шагающих на стройку человечков; неподалеку действительно шла стройка – что-то величественное, кирпичное, квадратное: «о, та самая православная церковь… правда, похожа на кекс; церковь имени Винни Пуха…» «ладно тебе, а наш Собор похож на скалистую гору – у каждого своя семантика… твоя квартира на девятом этаже, извини» «извиняешься, потому что без лифта?» «нет… с лифтом… но… надо доехать до восьмого, а там пешком один пролет… вдруг ты не любишь такие дома…» «Маттиас, ну что ты… я тебе так благодарен…» «мне это ничего не стоило… я давно знаю хозяйку… удачно сошлось – неудачно вообще, но удачно, что есть куда въехать….» – лифт сплошь оклеен наклейками из жвачек: сердечками, персонажами мультфильмов диснеевских и манги; и еще кто-то написал маркером «Возлюби Бога и делай что хочешь» – «Ооо, – сказал Маттиас, – тут прекрасные порой надписи появляются… Годара цитируют, из фильмов Тарантино целые диалоги – жаль отмывать… Хэммет, Чандлер… Ницше и Маркс, само собой… а это…?» «Аврелий Августин; может, я тоже буду что-то писать; неосознанно, просто в ответ или как приглашение» сказал Дэмьен; и подумал, что это почти как с Артуром Соломоновым переписываться, в «Искусстве кино» – однажды он ответил на одну его колонку, не удержался, хотя Тео его отговаривал – Тео дружил с Артуром когда-то, до Братства, и всё про него знал – что Артур ответит – и начнется – и началось – Артур опубликовал его письмо Дэмьена и свой ответ, Дэмьен написал еще одно письмо с еще кучей аргументированных возражений – и вот они уже два года пикировались, и всё это выходило в журнале и на сайте, и за их перепиской следила куча народу во всем мире – на их переписку ссылались даже в научных статьях; что-то стукнуло в потолке – будто, как в боевиках, на крыше лифта кто-то сидел, в суперкостюме; «это он не ломается, просто живет своей жизнью, может открыться на другом этаже, но это не ааа ужас-ужас» – но в этот раз лифт послушно доехал до восьмого; они вышли и поднялись по лестнице – отдельной, будто на чердак; «о, у меня свой чердак?» «ну, типа того» – Маттиас достал ключи, открыл дверь – и Дэмьену сразу влюбился. Квартира была маленькой-маленькой, со скошенным потолком – мансарда: прихожая, сразу в кухню – из кухни огромное окно, которое выходило на крышу; можно было открыть и вылезти, и сидеть там; смотреть на город – над которым уже поднимался рассвет – они с Маттиасом уже сутки на ногах; комната, вход в ванную и туалет, совмещенные, вход из комнаты – ужасно удобно, не надо бродить по коридору в поисках выключателя ночью; и в комнате же балкон – с тем же видом, на крыши города, на балконе уже стояло плетеное кресло и столик – просто чудо какое-то, Прованс, маленький садик.

– Вот и место для розы, – сказал Маттиас. – Ты нашел свою планету.

Дэмьен был потрясен. Даже в самых смелых мечтах он не мог представить такой красоты.

– Мебели, правда, немного. Почти всё дал отец Декамп – я когда-то тоже жил здесь. Микроволновка, чайник. Это кресло, плетеное, еще одно в комнате, и еще два – в кухне. Кровать была. Такая узкая, девичья, с шифоновым белым балдахином. Ее оставила девушка, которая жила до тебя, передала хозяйке, что ей кровать пока не нужна. Стол письменный и стол обеденный. И стеллаж из «Икеи» под книги и старый комод с барахолки под вещи. Боюсь, что всё.

– А что еще надо?

– Посуда, полотенца всякие… – Маттиас развел руками. – Одежды полный шкаф. Ты же из Братства, тебе, наверное, миллион вещей-подробностей нужно для поддержания уюта и внешнего вида.

Дэмьен обернулся; лицо его красивое было полно такого восторга, детства, зарождающегося вдохновения, что Маттиас смутился – не слишком ли он приложил Дэмьена.

– Извини. Ничего не понял про полотенца и кастрюли. Надо тебя свозить в гости, в Рози Кин, чтобы ты всем рассказал правду о Братстве, – сказал Дэмьен. – Хотя… знаешь, по-моему, там были десертные ложки… Но вот полотенца для ног и вилки для рыбы – это уже наглая ложь. Я понимаю, почему ты смеешься надо мной, но я же всегда живу с кем-то… и сейчас почувствовал себя таким свободным, без всех своих чемоданов, без заботы Тео и отца Декампа и Клавелла… Мне очень мало всего нужно для счастья, ты просто меня плохо знаешь, Маттиас…