– Дилан, – простонал Грин. – Ну что тебе за дело до всего?

Дилан глянул на него поверх стакана с соком – пронзительно-желтого, апельсинового с сахаром; казалось, еще секунда – и стакан взорвется, как сверхновая; такой был взгляд у Дилана; Керри Стивена Кинга.

– Да я расскажу, – спокойно отозвался Зак. – Это справедливо. Вы же даете мне кров и защиту… Мой отец – игрок на бирже, один из самых легендарных. Две недели назад он всё проиграл. Вернее – его просто ограбили, провели, как в каком-нибудь фильме про Уолл-стрит. Он был расстроен разводом с мамой… может, из-за этого расконцентрировался… ну, я не знаю. Он пришел ночью, весь мокрый – на улице шел дождь, а он даже зонтик забыл открыть; держал его в руках и не помнил про него; он был такой напуганный; белый-белый; поцеловал меня, спросил, сделал ли я уроки и поужинал; я сказал «да»; «ну, молодец» – и закрылся в кабинете; утром я ускакал на занятия; проспал, поэтому даже не задумался, где он – спит у себя в спальне или… вернулся на обед; обед нам готовит такая классная большая негритянка; Соня; я сидел за столом из пяти блюд; был ее шикарный фирменный ростбиф; а он так и не вышел; я открыл кабинет; а он был там… висел над столом… – Зак остановился, не от волнения, а будто фотограф – пытаясь ярче, точнее взять картинку, потом вскинул голову, такое тонкое, ясное было у него лицо – Тео понял, что этот мальчик давным-давно сделал выбор – когда-то, еще до Братства, и дело не в религии; дело как раз в вере, в принципах жизни: вся сила и слава – внутри тебя; то, что Артур называл: «я сделаю всё, что смогу» – чтобы в любой момент жизни ты мог встретиться со смертью и встретить её как рассвет. – И эти бумаги… они лежали у него на столе… там всё было – номера счетов, фамилии, цифры… отец всё нашел… Я всё понял с первого взгляда – я… как бы это сказать поскромнее… финансовый гений… Но пришлось сначала успокаивать Соню; звонить маме, в «скорую», адвокату; я попросил не разглашать неделю информацию о смерти отца; а потом я остался один, в кабинете… И я… теперь я их ограбил…

Все молчали. Зак смотрел на них и улыбался. Это была улыбка даже не победителя – влюбленного; которому сказали «да»; которому сказали, что он единственный; Армана Дюваля.

– И… сколько это? – спросил Грин.

– Сто пятьдесят миллионов долларов.

Визано звякнул чашкой. Будто в театре – в самый напряженный момент у кого-то из дам щелкнул веер; и все вспомнили, что они не там, в Венеции или Шотландии, не в кабинете отца Зака в Лондоне, а в залитой солнцем столовой, и всё остыло.

– Таких денег не бывает, – перевел дыхание Дэмьен. – Только в кино.

– Они есть, – Зак развел руками. – Мне было страшно и смешно; я провернул всё за пару ночей за ноутбуком; играть официально на бирже мне еще нельзя; я играл за отца; а потом принял душ, оделся в свежее и пошел на лекцию в ван Хельсингу; я записался на неё еще год назад; он же такой крутой; подошел к нему после и рассказал всё, как было; он выслушал меня и предложил Братство.

– А деньги? Полежат на счету до твоего совершеннолетия? Или ты их вернул?

– Они на счету у Братства.

Все переглянулись, Визано засмеялся.

– Ну, зная вкусы Изерли, этого хватит всего лишь на пару лет.

Естественно, отец Дерек и ван Хельсинг всё узнали – о том, что Роб обозвал Зака; и ведь никто не побежал рассказывать; будто у ван Хельсинга был свой дар – типа Гриновского; приступы ясновидения, сопровождающиеся запахом апельсинов; или как у Дейла Купера – сновидения, полные красного и зеркал; или просто шар хрустальный гадательный, или колода засаленных карт для пасьянсов; все думали, будет как с Визано – самим придется решать; решаться на что-то; принимать его как таким как он есть или драться с ним; но ван Хельсинг влетел в комнату Роба без стука; открыл пинком; заорал так, что все сделали вид, что ничего не слышат, заняты своими делами по уши; Дэмьен сидел у Тео, они смотрели с ноутбука фильмы про Марию Магдалину – Дэмьен писал новую книгу – про образы святых в кино; пили чай и обжирались перед Постом сладким: шоколадным печеньем, брауни, мороженым, блинчиками с карамелью и земляничным вареньем; Изерли разрешил брать все банки; комната Роба была через стенку; и когда дверь хлопнула и раздался голос ван Хельсинга – ор ван Хельсинга – это было не просто страшно; это было как стоять под падающим на тебя небоскребом и молится только об одном – что это сон, как в «Начале».

– Томас…

Роб отжимался от пола, босой и полуголый; волосы прилипли ко лбу; ван Хельсинг ударил его сразу же; в лицо; ногой; Роб упал, не сказал ни слова; вытер кровь. Ван Хельсинг ударил его еще раз, и еще; он был в сапогах для верховой езды; мягких, высоких, сверкающих, на каблуках; но получилось бить жестко, будто Роб был бревном, которое нужно столкнуть, которое мешает проехать; Роб со свистом втянул воздух, и вжался в каменный пол, будто тот мог согреть, укрыть его, как трава.

– Собирайся.

Роб медленно поднялся; кровь текла у него из носа, капала на грудь; шатаясь, подошел к шкафу, достал чемодан, черный, с большой смешной наклейкой типа рентгеновского снимка – внутри чемодана связанная стюардесса; трясущимися руками сложил в него вещи – джинсы, футболки, свитера, носки, кеды, полотенце.

– Я насовсем уезжаю, сэр? – голос Роба еле слышно дрожал; как вода в графине от тяжелой музыки из сильных колонок.

– Да.

– Тогда… можно мне попрощаться с Женей?

Дэмьен с Тео посмотрели друг на друга, взялись за руки; рука Дэмьена была теплой и липкой от еды; хрупкой – каждая косточка как монетка прощупывается в кармане. Хлопнула дверь, и раздался топот – это Женя выскочил из своей комнаты и побежал спасать друга. С разбегу он упал на колени и обхватил ноги ван Хельсинга.

– Пожалуйста, сэр, – и заплакал. – Не прогоняйте его. Он… он всё поймет однажды.

Ван Хельсинг положил руку Жене на голову, погладил нежные, цветочные вихры, потом мягко высвободился.

– Через час оба у меня в кабинете.

И ушел; и Тео представлял, как он идет по коридору, стремительный, прекрасный, с гордо поднятой головой, как Сен-Жюст, с профилем как прекрасный корабль, полный золота и приправ; весь в черном; длинноногий и стройный, головокружительный, как снежная ночь; и подумал: «он не герой – он безмолвный страж и бдительный защитник… Темный рыцарь»; улыбнулся и еще раз сжал руку Дэмьена, будто они остались одни, без родителей, маленькие совсем, в сандаликах, шортах, белых носках, футболках с Микки Маусом, спрятались за диваном и пережидали грозу.