Почтенная дама была вне себя от ярости.

– Только бы благополучно усадить принцессу в карету, – жаловалась она, расхаживая взад-вперед по комнате, в то время как Пальмер нервно качался в качалке, – ведь она в припадке раскаяния способна наделать величайших глупостей.

Но где же принцесса?

Старая ключница видела белую даму – это была она. Да, она шла, тяжело ступая и согнувшись: ужас охватил ее, когда она услышала, что герцогиня близка к смерти и что фрейлейн фон Герольд также в опасности. Она узнала это из обрывочных фраз старой горничной, которую встретила внизу, у ключницы, возвращаясь из сада, куда в страхе выбежала, чтобы не находиться в доме, где горе воцарилось по ее вине…

Потом она вошла в одну из комнат герцогини, у окна стоял герцог. Когда принцесса увидела его красивое, всегда спокойное, а теперь искаженное волнением и залитое слезами лицо, она не выдержала.

Путаясь в словах, почти крича, начала она обвинять себя и созналась во всем, упав перед ним на колени и схватив его руку.

Герцог не перебивал ее, и только когда она в изнеможении умолкла, спросил:

– Письмо, Елена? Как попало к вам единственное письмо, которое я написал Клодине и которое, очевидно, совершенно превратно было понято герцогиней?

– Ваше величество просили в нем Клодину «несмотря на это» остаться другом герцогини.

– Несмотря на то, что я оскорбил фрейлейн фон Герольд!

– Кузен, кузен! Накажите меня! – воскликнула принцесса в отчаянии. – Скажите мне, что сделать, чтобы все исправить?

Герцог пожал плечами.

– Как вы достали письмо?

– Фрау фон Берг, – выговорила принцесса и лишилась чувств…

Операция прошла благополучно, лицо герцогини порозовело, пульс стал биться ровнее.

Здоровая молодая кровь Клодины, казалось, влила в нее жизненную энергию.

Герцогиня спала. В комнату сквозь открытое окно проникали ароматы летней ночи; царила полнейшая тишина, слышалось только ровное дыхание больной.

Сестра неподвижно сидела около кровати.

Клодина стояла в своей комнате с перевязанной рукой, чувствуя себя совершенно разбитой не столько из-за потери крови, сколько от страшных потрясений этого дня… Она едва держалась на ногах, но с решительностью, граничащей с упрямством, отказалась лечь. Ей надо еще поговорить с бароном Герольдом, сказала она, а потом сейчас же уехать домой.

Старая герцогиня, исполненная благодарности, пошла за ней от постели больной и теперь с материнской заботливостью просила отложить этот разговор, потому что следовало поберечься. Но Клодина настаивала.

– Я ничего не делаю наполовину, – сказала она необыкновенно спокойно и серьезно.

Профессор, которого герцогиня позвала на помощь, был недоволен.

– Хорошо, – сказал он, – пусть состоится этот разговор, но поездка запрещается. А сейчас выпейте вина.

И он, не допуская возражений, поднес к ее губам стакан красного вина. Клодина с усилием сделала глоток. Услышав шаги в коридоре, она вновь обратилась к герцогине:

– Разрешите мне, ваше высочество, поговорить с моим кузеном наедине.

Огорченная старая герцогиня вышла, качая головой… Профессор и фрейлина Катценштейн вышли вслед за ней. В дверях появился барон Герольд.

– Желаю вам удачи, милый барон, – прошептала ему герцогиня.

Он низко поклонился ей.

– Не волнуйте ее, барон, – предупредил его профессор, – соглашайтесь с ней во всем, как бы трудно вам это ни было.

Лотарь вошел. Перед этим он долго ходил по парку и ничего не знал о том, что произошло в замке. Его испуганный взгляд упал на повязку, на бледное лицо и распущенные волосы Клодины, на белый халат…

«Что здесь произошло?» – спросили его глаза, но губы не шевельнулись, он только безмолвно указал рукой на повязку.

– Пустяки, – поспешно ответила она, указывая на стул. – Ничего более, как маленький надрез, сделанный доктором для того, чтобы перелить кровь герцогине. Давайте о деле.

– И вы говорите так равнодушно? – воскликнул он вне себя. – А знаете ли вы, что это могло закончиться вашей смертью?

– Вы забываете, что переливание было сделано знаменитостью, а если бы даже…

– У вас, вероятно, нет никого на свете, кому бы ваша смерть принесла горе и кого вам следовало прежде спросить: «Имею ли я право располагать своим здоровьем, а может быть, и жизнью?»

– Нет, – возразила она, – у меня есть Иоахим, но для раздумывания не было времени.

– Иоахим? – повторил он с горечью. – А я, просивший вашей руки для себя и своего ребенка на всю жизнь, не стоил вашей памяти?

Он сказал это тихо и печально.

У Клодины внезапно закружилась голова, и она села на ближайший стул.