– И ты говоришь мне об этом только сейчас?!

– Я и сам узнал это недавно.

Советница не промолвила больше ни слова, и через несколько минут сани остановились на фабричном дворе Дамбаха.

Уже давно стемнело, и из длинных рядов окон лился яркий свет на широкий, покрытый снегом двор.

Старуха, дрожа как в лихорадке, с глубоким вздохом запахнула шубу и зашагала под руку с сыном по заснеженной дорожке сада. На повороте к замерзшему пруду они увидели стоявшего у открытого окна своей комнаты советника; позади него горела лампа, он был в халате и выбивал о подоконник свою трубку.

– Нечего сказать, хорош! – проговорила сдавленным, сердитым голосом советница. – Сам жалуется на ревматизм и подходит к открытому окну при таком ужасном холоде.

– Да, у него такие богатырские привычки, которых нам не изменить, мама, – засмеялся ландрат, ведя ее к двери павильона.

– О, какие редкие гости! – воскликнул старик, отходя от открытого окна навстречу появившейся в дверях жене. – Неужели, черт возьми, это в самом деле ты, Франциска?! Ночью, в снег и холод! Тут что-то кроется. – Он поспешно закрыл окно, в которое действительно дул ледяной ветер. – Не велеть ли сварить кофе?

Маленькая старушка просто затряслась от ужаса.

– Кофе? В такое время? Извини меня, Генрих, но ты стал совершенно каким-то мужиком в своем Дамбахе. Теперь уже надо пить чай. Мы заехали сюда из Принценгофа.

– А, так вот в чем дело!

– Я не хотела возвращаться в город, не узнав о твоем здоровье.

– Благодарю за внимание. У меня в самом деле так ломит левое плечо, что иногда становится невмоготу. Я уж сегодня принимался раза два свистеть, чтобы немножко отвлечься.

– Прислать тебе доктора, отец? – спросил с беспокойством Герберт.

– Не надо, сынок. В эту старую машину за всю жизнь не попало ни капли шарлатанского зелья, – сказал советник, показывая на свою широкую грудь. – И на старости лет я не желаю портить себе кровь. Факторша настояла, чтобы я растерся горчичным спиртом, и обвязала мне плечо паклей – она уверяет, что это помогает.

– Да, особенно если ты будешь стоять у открытого окна в такой холод! – язвительно заметила советница, разгоняя муфтой табачный дым, который поплыл по комнате, как только окно закрыли. – Я уже поняла, что о докторе нечего и говорить, но, по крайней мере, полечись домашними средствами.

– Не выпить ли мне чашечку ромашки, Франциска?

– Липовый цвет с лимонным соком будет полезнее, мне это всегда помогает. Тебе надо хорошенько пропотеть, Генрих.

– Бр-р! – затряс он головой. – Лучше уж умереть и попасть прямо в ад! Видишь, майский жучок, что хотят сделать с твоим дедушкой! – Он обнял стоявшую около него Маргариту, которая давно сбросила с себя шляпу и тальму. – Нужно отдать его в больницу и пусть пьет там липовый цвет, не правда ли?

Она улыбнулась и прижалась к деду.

– В этих вещах я неопытна, как ребенок, и ничего не могу посоветовать. Но позволь мне у тебя остаться. Нельзя быть одному ночью с такими болями. Я буду набивать тебе трубку, читать и рассказывать что-нибудь, пока ты не заснешь.

– Ты хочешь остаться, мышонок? – воскликнул он обрадованно. – Я был бы очень рад! Но завтра вскроют завещание, и ты должна присутствовать.

– Я попрошу дядю прислать за мной лошадь.

– И заботливый дядя исполнит твою просьбу, – сказал Герберт с ироническим глубоким поклоном.

– Так решено! – воскликнул советник. – Но, Франциска, ты уже убегаешь? Ну да, ты надела для тех, в Принценгофе, свои лучшие наряды и боишься, что они здесь закоптятся. Я действительно немножко надымил.

– И каким табаком! – злобно заметила советница, сморщив нос и встряхивая подол своего шелкового платья.

– Ну уж это извини, пожалуйста! Это хороший крепкий табак. Ты в нем так же мало понимаешь, как я в твоем липовом чае, Францхен. Но, пожалуйста, не стесняйся! Твоим маленьким ножкам давно хочется выскочить на свежий воздух. Ты с избытком выполнила свой долг, решившись войти в мое прокопченное жилище. Я бы не поверил, если бы кто сказал мне это полчаса назад! Герберт, предложи своей маленькой маме руку и осторожно посади ее в сани.

Он отворил дверь, как галантный кавалер, а она проскользнула мимо него, засунув обе руки в муфту, и исчезла в темноте по ту сторону двери.

Маргарита наклонилась и подняла с пола камелию, которую неосторожно выронил Герберт, распахивая шубу. Молча подала она ему цветок.

– Ее чуть не раздавили, – сказал он с сожалением, поднося цветок к лампе и рассматривая его. – Мне было бы очень жаль. Эта камелия так же прекрасна, свежа и блестяща, как та, которая ее мне дала. Не правда ли, Маргарита?