– Им в любом случае останется более чем достаточно.

– В твоих глазах, быть может, но не в глазах света. Гретхен считается сейчас одной из первых невест в округе, и, хотя она довольно легкомысленно отказывается от самых блестящих партий, настанет время, когда девочка сделается благоразумнее и будет правильно смотреть на вещи. А какая же ей предстоит будущность, если треть состояния Лампрехтов отойдет к младшему сыну?

– У такой девушки, как Маргарита, не будет недостатка в предложениях даже тогда, когда ее состояние уменьшится, – сказал Герберт.

Он отошел к окну и стал, повернувшись к матери спиной.

– Чем меньше, тем лучше, – пробормотал он. Та всплеснула руками.

– Грета? Без денег? Какое жалкое заблуждение, Герберт! Отними у нее блеск богатства, и эта худенькая девочка будет похожа на бедную птицу, у которой выщипали перья! Мне, право, даже хотелось бы, чтобы тебе пришлось хлопотать, стремясь выдать ее замуж.

– Мне бы это было совсем нетрудно, – сказал он с едва уловимой улыбкой.

– Пожалуй, немного потруднее, чем поместить на должность писаря, поверь своей старой матери, сын мой, – возразила она насмешливо. – Но к чему спорить попусту, – оборвала она уже готовое возникнуть возражение. – Мы оба взволнованы: я – бесстыдством этого человека, бросающего в наш дом бомбу, которая оказывается холостым зарядом, а ты – признанием твоего бывшего увлечения. Продолжим этот разговор, когда успокоимся. Нечего и говорить, что все должно до времени остаться тайной. Дети – Маргарита и Рейнгольд – и так узнают об этом, когда им придется выделить из наследства порядочную сумму для искупления несчастного заблуждения отца. Бедные дети!

С этими словами она вышла из кабинета сына.

Солнце ослепительно сияло на безоблачном небе над городом, бессильное растопить скованный морозом снеговой панцирь крыш.

Нежные комнатные цветы, тоскующие за оконными стеклами, все же радовались этой бледной улыбке солнца, и попугай в гостиной советницы кричал и шумел так, как будто золотые искры на его медном кольце загорелись, а блики на позолоченных рамах картин были светом летнего дня, манившим его на зеленую траву. Давно уже он не получал от своей госпожи столько ласкательных имен, сухарей и сахара, как сегодня.

Аристократический верхний этаж дома Лампрехтов был, казалось, озарен особенным солнечным сиянием. Кухарка все время убегала от плиты, чтобы примерить красивую, почти новую шляпу, подаренную ей советницей, а горничная раздумывала, весело напевая, как ей переделать на себя подарок госпожи – старомодное кашемировое платье.

Внизу, в кухне Лампрехтов, настроение было совсем другое, ведь у людей в груди не камень, а сердце, как говорила Бэрбэ.

Конечно, в главном доме исстари не было принято заниматься тем, что происходит в пакгаузе, но, когда через двор лежит тяжелобольная, возможно ли не помнить, что там живут люди и что сердца их трепещут от страха и печали?

Оттого-то в кухне было так удручающе тихо. Все невольно старались не шуметь.

Бэрбэ черпала вчера под вечер воду из бассейна во дворе, и служанка из пакгауза рассказала ей, еще не оправившись от испуга, что у госпожи Ленц сделался удар и отнялись речь и правая сторона, а доктор, который до сих пор был при ней, сказал, что это очень опасно. С полными слез глазами описывала женщина, как старик Ленц, смертельно-бледный, бегал взад-вперед по комнате, ломая руки и совершенно забыв в горе о маленьком Максе, а тот сидел у постели бабушки, не спуская глаз с ее искаженного лица, и отказывался от всякой пищи.

Далее служанка передала старой кухарке, что госпожа Ленц казалась все утро взволнованной, а после полудня старик вернулся домой бледный как полотно и с таким хриплым голосом, словно у него пересохло в горле.

Она пошла постирать в кухню и вдруг услышала шум падения – это упала на пол госпожа Ленц.

Что случилось и чего так испугалась бедная женщина, служанка до сих пор не знает, но советница должна знать причину.

Утром ландрат вызвал старика Ленца к себе, чтобы сообщить ему ужасный факт: ни мельчайшего клочка бумаги, никакой заметки, свидетельствующих о втором браке коммерции советника и рождении сына, – ничего в бумагах не нашлось.

Итак, тайна, грозно надвигавшаяся на гордый главный дом со стороны пакгауза, исчезла во мраке, который скрывает столько неразрешенных загадок на свете.

Старику Ленцу оставалась только одна надежда: самолично произвести розыск в церквях Лондона и найти, где произошло венчание его дочери и крещение внука, так как в письме молодой женщины не была названа церковь, в которой она «обвенчалась и стала счастливой женой».

Старый художник сообщил ландрату, что он получил письмо о рождении внука от сиделки, ухаживавшей за его дочерью, которая была также и ее подругой, а через три дня пришла телеграмма, извещавшая его о том, что молодая женщина при смерти.

Он поспешно выехал в Лондон, чтобы еще раз увидеть свое единственное дитя, но опоздал – она была уже похоронена. Дом, где жила его дочь, убранный с княжеской роскошью, он нашел опустевшим, в нем осталась лишь сиделка, чтобы распродать с аукциона всю мебель по приказанию коммерции советника. Она-то и сообщила ему, что Лампрехт совершенно обезумел от горя, так что она боялась с ним встречаться. Своего мальчика он не то что не приласкал, даже ни разу не взглянул на него, ведь тот был причиной смерти Бланки.