– Он и остался им, – ответила она, повернувшись к брату. – Ты слышал, что его стараются удержать в резиденции?

В голосе ее было беспокойство, и на губах блуждала принужденная улыбка, когда она прошла мимо брата в кухню, чтобы подать обед. Посреди комнаты стоял стол, накрытый на три персоны.

Да, оловянные тарелки были старыми и погнутыми. Бабушка, переходя в свой вдовий уголок, оставила в замке все серебро, чтобы не разрознивать его, и взяла с собой только старую оловянную английскую посуду, которая, по ее мнению, больше всего подходила для последних дней одинокой вдовы. При ее малых доходах и тех ограничениях, которые она на себя наложила ввиду сложного денежного положения своих внуков, было очень практично иметь небьющуюся посуду. Деревянные подставки для ножей и вилок потемнели, а поверх скатерти, для ее сохранения, лежала клеенка. Все было по-мещански просто, хотя и идеально чисто, и сохранялось как-то особенно бережно.

Нейгауз все это видел, проходя мимо комнаты, и очень хорошо. Тут не могло быть и речи о комедии: все указывало на сознательное стремление к уединенной жизни, сообразной со средствами. Он должен был знать теперь, что к своему бегству от двора она отнеслась действительно серьезно.

Герцогский дом владел в стране многими старинными замками с прекрасными садами и парками, но они все были или близ городов, или на плоских равнинах, где аллеи выходили в поле, а лес тонкой полоской виднелся на горизонте.

Предки герцога предпочитали светлые долины горным лесам, когда выбирали себе жилища, хотя и были страстными охотниками и целые дни проводили в горах, гоняясь за зверем. Они довольствовались маленькими незатейливыми постройками и вполне удовлетворялись тем, что проводили в них ночь и готовили простую еду. Поэтому покупка Герольдгофа Альтенштейнов, расположенного в здоровой горной лесистой местности, была очень удачной, и вся страна приветствовала ее. Для трех маленьких принцев, сыновей герцога, и его болезненной жены такое место было желательным, и все находили вполне естественной ту поспешность, с которой Герольдгоф готовили к приезду новых владельцев.

Молодая герцогиня лихорадочно торопила всех: никакая перемена климата не смогла укрепить ее угасающие силы, и теперь она возлагала надежды на горный воздух. Вследствие всего этого многие постройки по приказанию герцога были приведены в порядок только внешне.

Герцог очень рассердился, когда узнал, что уничтожили сирень и боярышник лишь потому, что они затемняли комнаты фрейлин, и не позволил трогать древний водоем. Он назначил кастеляном замка старого Фридриха Керна, который много лет служил у последнего Альтенштейна кучером, лакеем и садовником. Прислуга была очень недовольна, узнав об этом, однако его высочество рассудил, что такой верный слуга будет лучшим сторожем его нового поместья.

Таким образом, Герольдгоф мало изменился. Некоторые раритеты, принадлежавшие Альтенштейнам, были куплены герцогом через третьи руки и возвращены на место. Так, великолепные канделябры из мейсенского фарфора и такая же люстра вернулись вместе с мебелью рококо, инкрустированной гербами и вензелями Альтенштейнов из перламутра и серебра. Все остальное было отделано заново, и покоившиеся в часовне с трудом узнали бы свой дом, если бы встали из гробов, – так велика была утонченная роскошь, которая благодаря богатству и художественному вкусу герцога, украсила все комнаты в Герольдгофе. Работали неустанно днем и ночью; поезда ежедневно привозили лучшую мебель и украшения из Парижа и Вены. Двор должен был переехать в Полипенталь в конце июня.

Тем временем произошли перемены и в Совином доме. Гейнеман, потирая руки, говорил, что отлично устроил все дела. Однажды перед садом остановилась телега, и воск, собранный трудолюбивыми пчелами и монахинями, из вековой тьмы был вынесен на свет Божий и увезен, чтобы служить людям. После этого Гейнеман, положив пачку ассигнаций на стол своей барышни, сказал с хитрым блеском в глазах, который так шел к его открытому широкому лицу, что теперь можно мазать немного больше масла на хлеб к чаю и класть в суп побольше мяса. А купить новые занавески совершенно необходимо, поскольку много глаз заглядывает с дороги в окна угловой комнаты.

Да, на дороге стало гораздо оживленнее, и очки фрейлейн Линденмейер теперь сидели больше у нее на лбу, чем на носу. Она чаще опускала вязанье и не могла внимательно читать из-за суеты вокруг, но говорила об этом со смехом. Лесное уединение хорошо, небо прекрасно – иначе поэты не воспевали бы его так единодушно, но, право, когда за целый день не проедет даже самый простой воз, не говоря уже о веселых разносчиках или молочницах из деревни, становится скучновато.

Первыми проехали из Герольдгофа три маленьких принца со свитой и прислугой. Вероятно, им очень нравилась дорога к Совиному дому, потому что они ежедневно на ней появлялись. Большое удовольствие доставляли они фрейлейн Линденмейер, проезжая на красивых пони. Так же хорош был экипаж Нейгаузов, его можно было рассмотреть в деталях, потому что он всегда ехал очень медленно. В нем, по обыкновению, сидела фрау фон Берг и держала на коленях маленькую жалкую дочурку принцессы Екатерины, а барон сам правил лошадьми.

Гейнеман, наоборот, как только показывался экипаж, всегда особенно усердно начинал заниматься своими розами. Он старался не слышать и не видеть его, поворачиваясь спиной к дороге, – эта полная женщина так важничала, сидя в роскошной коляске, как будто была герцогиней, и потому он ее терпеть не мог. Старик видел, как она однажды, заметив его барышню, стоявшую у перил в белом воскресном платье и прекрасную как ангел, отвернулась так быстро, словно ей в лицо прыгнула ядовитая жаба. Проезжая мимо, она насмешливо рассматривала в лорнет Совиный дом и так высокомерно оглядела с головы до ног его самого, старого Гейнемана, как будто он обязан был поклониться ей покорнейшим образом.