Ну, этого ей пришлось бы долго ждать.

Совершенно другое дело, когда на своем великолепном Фуксе проезжал мимо барон Нейгауз. Тогда безжалостно срезалась самая красивая роза и подавалась через забор всаднику, а тот продевал ее в петлицу. Гейнеман откровенно сознавался, что не понимает, что с ним стало: как ни старался, он не мог по-прежнему враждебно относиться к Нейгаузу и с удовольствием смотрел в его властные горящие глаза, когда тот, сидя на лошади, разговаривал с ним через забор.

Беата также несколько раз побывала в Совином доме. Обычно она приходила пешком и оставалась выпить кофе. Несмотря на свою скованность, она как-то призналась, что эти посещения радуют ее потом целую неделю. Подруги обычно сидели за чашкой кофе на площадке, а маленькая Эльза прыгала и играла около них. И хотя господин фон Герольд никак не мог решиться сойти вниз поздороваться с гостьей – его всегда передергивало при воспоминании о встрече с ней на лестнице Герольдгофа, – он все-таки видел из окон своей комнаты, как его дочь прижималась к коленям «тети Беаты», нежно гладила большие темные руки и принимала из них бутерброды. Вечером барон Лотарь приезжал за сестрой.

Гейнеман оставался при лошадях, а Нейгауз шел на площадку к дамам и часто заходил в колокольную комнату поздороваться с хозяином.

Высокопоставленные владельцы переехали в Герольдгоф, и теперь над его крышей развевался яркий флаг. Сейчас, наверное, не было ни одного пустого уголка в Герольдгофе. Но дом был огромным – каждое поколение его прежних владельцев увеличивало и украшало родовое гнездо сообразно своим потребностям и вкусам. Его размеры и архитектура вполне заслужили звание замка.

Косые лучи солнца падали на величественный фасад с двумя башнями по бокам. В высокие, широко открытые окна врывался прохладный лесной воздух, напоенный смолистым запахом сосен.

– Чудесный воздух! Источник здоровья для меня! – с волнением сказала молодая герцогиня Елизавета тихим, хриплым голосом.

Это было на второй день ее приезда. Накануне, после утомительного пути, она, по совету врача, не вставала с постели. Сегодня женщина чувствовала себя удивительно окрепшей и прошла под руку с мужем в комнаты верхнего этажа. Хотелось содрогнуться, глядя на раскаленную от солнца равнину, но здесь солнечный жар не тяготил: лучи, проникая сквозь изумрудную зелень, значительно смягчались.

– Здесь я снова стану твоей бодрой кошечкой, твоей веселой Лизель, правда, Адальберт? – повторяла молодая женщина, нежно заглядывая в глаза своему красавцу мужу.

Она с усилием выпрямляла свой слишком тонкий стан и старалась идти рядом с ним твердыми шагами. Да, хотя ее отражение в высоких зеркалах своей худобой и бледностью напоминало тень, здесь она должна выздороветь. Силы возвращались, заостренное лицо округлялось, и фигура постепенно принимала ту округлость и грациозность, за которую герцогиню называли нимфой. Пожить два месяца в этом лесном раю – и все будет хорошо!

Герцогиня разместилась в восточном флигеле, к которому примыкала выходившая во двор столовая, и только общая приемная отделяла ее комнаты от половины мужа, расположенной на западной стороне. Длинная анфилада заканчивалась его спальней, один угол которой выходил в башню. Здесь висели дорогие картины – большей частью испанские пейзажи, будто наполнявшие помещение южным теплом и светом. Лиловые плюшевые гардины-драпри, падающие глубокими тяжелыми складками, отделяли угол башни.

Посреди комнаты стояла лестница. Старый Фридрих, или, как его теперь звали, кастелян Керн, только что повесил фонарь и стал поспешно слезать с лестницы при появлении господ.

Герцогиня невольно остановилась в дверях.

– Ах, здесь жила прекрасная испанка! – воскликнула она слегка дрожащим голосом. – И, вероятно, здесь же умерла?

Она со страхом устремила свои большие, лихорадочно блестевшие глаза на старика, который низко ей поклонился. Он отрицательно покачал головой:

– Нет, ваше высочество, не здесь. Господин действительно отделал для нее эту комнату, и это дорого стоило ему, но она не пробыла тут и двух часов. Скотный двор слишком близко отсюда, а покойница не выносила мычания коров. И когда мимо проезжала телега или шла молотьба, она затыкала себе уши и бежала через все комнаты, пока не находила самого тихого уголка и не забивалась туда, как испуганный котенок. Да, она не годилась в помещицы! Была тиха и печальна и не хотела ничего есть, только изредка брала кусочек шоколада – этим и жила. Под конец она перешла в садовый флигель. Пока была хорошая погода, ее закутывали в шелковые одеяла, выносили на воздух и клали на мох в том месте, где сад подходит к лесу. Там ей больше всего нравилось в «бледной стране», как она называла нашу милую Тюрингию, и там в один осенний день она и угасла. Тоска по родине была причиной ее смерти.

Герцогиня вошла в комнату и стала рассматривать картины.

– Тоска по родине… – повторила она тихо, покачав головой. – Она не должна была выходить замуж за немца, потому что не любила его. Я бы не умерла от тоски по родине в самой отдаленной ледяной пустыне, если бы была с тобой, – прошептала она и посмотрела на мужа, входя с ним в башню.

Он ласково улыбнулся ей.

Елизавета опустилась на низкий, обитый бархатом пуф и восторженно посмотрела на расстилающийся перед ними долинный ландшафт.