Снова воцарилось молчание.

В комнате оставались только трое. Кастелян со своей лестницей вышел, а Пальмер, секретарь герцога, возбуждавший зависть многих, замер, как статуя, в соседней комнате за портьерой.

– Кстати, барон, – оживленно заговорила герцогиня. – Вы слышали о драгоценностях, найденных в Совином доме?

– Действительно, ваше высочество, старые стены выдали свои сокровища, – ответил барон с видимым облегчением.

– Правда? – спросил герцог с недоверчивой улыбкой. – Что же это такое? Церковная утварь? Золото в монетах?

– Нет, это не звонкие предметы. Это воск, простой желтый воск, который монахини замуровали в погребе, когда приблизился враг.

– Воск! – разочарованно воскликнула герцогиня.

– Ваше высочество, это не хуже, чем деньги, – настоящий чистый воск. Теперь…

– Видели вы его? – перебил герцог.

– Да, ваше высочество. Я осматривал находку на месте.

– Так распря, разделявшая Альтенштейнов и Нейгаузов, закончилась? – равнодушно спросил герцог.

– Ваше высочество, моя сестра Беата и Клодина фон Герольд – подруги по пансиону, – ответил Нейгауз.

– Вот как! – еще равнодушнее произнес герцог и снова стал смотреть в окно.

– Ах, знаете, милый Герольд, я бы хотела увидеть эту находку! – воскликнула герцогиня.

– В таком случае ваше высочество должны поторопиться, потому что торговцы накинулись на нее, как осы на спелые фрукты.

– Слышишь, Адальберт, не поехать ли нам?

– Завтра или послезавтра, если хочешь, Элиза, после того как мы убедимся, что не помешаем там.

– Мы помешаем Клодине? Я думаю, она будет рада людям в своем отшельничестве. Пожалуйста, Адальберт, прикажи, чтобы сейчас же закладывали.

Герцог обернулся.

– Сейчас? – спросил он, и его красивое лицо слегка побледнело.

– Сейчас, Адальберт. Пожалуйста!

Она быстро поднялась, подошла к мужу и взяла его за руку. Ее большие, неестественно блестящие глаза смотрели с почти детским просящим выражением.

Герцог снова посмотрел в окно, как бы проверяя погоду.

– А возвращение по вечерней сырости? – пробормотал он.

– О, в этом чудном лесном воздухе… – упрашивала она. – Ведь я здорова, Адальберт, совершенно здорова!

Он слегка поклонился, изъявляя согласие, и обратился к вошедшему Пальмеру, чтобы тот приказал закладывать карету. Потом, пригласив Лотаря поехать с ними, подал герцогине руку и повел в ее комнату одеться для поездки.

Нейгауз с грустью посмотрел им вслед. Что стало в его отсутствие с герцогиней, прежде хотя и хрупким, но гибким, элегантным созданием? Это была возвышенная натура с любовью ко всему прекрасному, она с фанатичным рвением относилась к обязанностям своего положения, считая долгом материнскую заботу о стране… И эта женщина теперь была тенью самой себя, и огонь, прежде горевший в ее глазах, сейчас был лихорадочным блеском. Вместо прежней очаровательной живости в ней появилось нервное возбуждение, столь явно выдававшее ее болезнь.

А он? Занавеси только что закрылись за высокой, статной фигурой герцога. Он был олицетворением силы, типичным древним германцем со светлыми волосами и голубыми глазами. И был до крайности упрям, когда чего-нибудь хотел. Не зная почему, барон Лотарь вспомнил охоту, когда герцог весь день, вечер и ночь в проливной дождь преследовал в сопровождении одного лишь егеря великолепного оленя, вымок насквозь, но все-таки убил его. Да, он был до крайности упрям, и потому…

Глаза барона все еще не отрывались от лиловой портьеры, когда появился Пальмер и с элегантностью придворного подошел к нему.

– Позвольте мне также, барон, – начал этот изысканный господин с сединой на висках, – приветствовать вас на родной земле. Ваше отсутствие так чувствовалось в придворном салоне, что мы не можем не прийти в радостное возбуждение, увидев вас снова.

Барон с неподвижным лицом слушал его и с высоты своего роста надменно смотрел на говорящего. «Какая типично мошенническая физиономия», – пришло ему в голову при взгляде на смуглое лицо с темными дерзкими глазами под густыми бровями.

– Премного обязан, – холодно ответил он и перевел взгляд с маленького человечка на яркие картины.

– Как вы находите ее высочество, господин барон? – Пальмер придал своему голосу грустное выражение. Видя, что собеседник так погрузился в созерцание живописи, что, казалось, не слышал вопроса, он добавил: – Зима пройдет тихо, потому что она умирает. А потом…

Лотарь обернулся и посмотрел на говорившего.

– И что потом? – спросил он с таким выражением, что Пальмер не решился продолжить. – Что потом?

В это мгновение доложили, что экипаж подан, и Нейгауз прошел мимо Пальмера, не удостоив его взглядом.