«Народный календарь», издаваемый с большой помпой, весь пестрел неуклюжими, бессмысленными выражениями, ошибками, искажениями.

Помню, отец смеха ради показывал гостям андриашевский календарь 1866 года, единственный, надо думать, календарь в мире с листиком за 31 (!) февраля.

Отдельные «шедевры» календаря я еще гимназистом вписал в свой рукописный сборничек курьезов и анекдотов.

Вот один из них.

В статье «О погоде» написано:

«Если бы земля вся состояла из одного вещества, например железа, и если бы на ней не было ни гор, ни долин, ни рек, ни озер, ни морей, ни лесов, ни городов, ни людей — словом, чтобы земля была чем-нибудь вроде голого железного мяча, то с помощью средств, которыми владеют ученые, можно было бы высчитать распределение на ней тепла».

Календарь стал излюбленной мишенью для драгомановцев.

И пошло… В своей газете «Друг народа» Андриашев, захлебываясь в злобной ненависти, нападал на «местный патриотизм» украинцев. Из кожи лез, стараясь доказать, что его календарь чуть ли не вторая библия для народа, а украинский язык и не язык даже, а жаргон, «помесь белорусского с польским», на котором «крестьянин южнорусский не сможет ни указов царских прочитать, ни законов понимать». Полемика с мракобесом и русификатором Андриашевым, наконец, приелась друзьям Драгоманова, и было решено собрать «Большую раду».

На «Раде» — драгомановцы собирались то у Старицкого, то у Лысенко — за несколько вечеров (надо думать веселых, ибо, вспоминая эти вечера лет через сорок, отец, случалось, смеялся до слез) и составили программу оперы-сатиры.

— Был бы тогда с нами Репин, — шутил отец, — наверняка с нас и писал бы своих «Запорожцев».

Вся «соль» оперы-сатиры — в неожиданном звучании очень популярных в те годы мелодий итальянских опер.

Андриашев (баритон) пел свои слова на мотив партии Виолетты (колоратурное сопрано):

Пономарь Радкевич исполнил свою партию на мотив любовной мелодии Альфреда из той же «Травиаты».

Подобным образом пелись и другие партии. Вышло остроумно, донимающе и очень смешно. Отрывки оперы с неизменным успехом исполнялись в домашних концертах.

Нашелся, однако, провокатор — студент Юзефович. Ужом пробрался он в драгомановскую компанию и стал тут «своим». Наиболее острые места из «Андриашиады» он исполнял в аристократических Липках, где было немало сторонников Андриашева. Их тоже смешили злые осы-арии, что, однако, не мешало панам аристократам во всем остальном поддерживать Андриашева. Намекнули Ширинскому-Шихматову, что «пасквильная сатира» направлена и против него.

Кончилось тем, что над Андриашевым стал смеяться весь Киев.

А Драгоманов вскоре ушел в отставку, а позже эмигрировал за границу.

Воистину кому смех, а кому слезы!

Вспомнились проводы Драгоманова. Грустное вышло прощание. Распадалось славное товарищество, надолго расставались друзья-побратимы, которые так мечтали «слово правды и любви в степи и дебри разнести».

Не поэтому ли так печально звучит романс Лысенко на известные слова Тараса Шевченко, посвященный Драгоманову в день его отъезда:

Стал собираться в дорогу и Николай Витальевич, На этот раз сборы были недолги.

Тут мы вступаем в новую главу — Лейпциг.

«Дорогие голубчики, бесценные мамочка, папочка, Сонечка и Михайло! Вот вчера я вам писал из Киева, а сегодня пишу уже за 128 верст от Киева… Крепко мне взгрустнулось, как труба кондуктора протрубила отъезд, но я оправился, одумался, сообразил, что я же не по неволе еду, а по своему собственному, да еще и заветному желанию…»

Так начинается первое дорожное письмо Николая Витальевича.

По «собственному, да еще и заветному желанию» Сентябрьским утром 1867 года отправился он в далекий, нелегкий путь. Житомир, Новоград-Волынск, Корец, Ровно, Дубно, Радзивиллов. Сотни верст в дилижансе, утомительная езда в тряской, громоздкой фуре-балагуле. Зато впереди — Лейпцигская консерватория. По свидетельству М. Старицкого, она «тогда считалась лучшей в Европе».

Кобзарь Остап Вересай и программа славяно-этнографического концерта Лысенко в Петербурге (1875 г.).

Поездка с хором по Украине (Полтава, 1899 г.).

Хор Лысенко (в центре стоят: М. Кропивницкий и Н. Лысенко; справа от них сидит М. Садовский), Киев, 1880 г.

Выбор на Лейпциг пал и по другой причине. В чемодане молодого фольклориста-музыканта — два готовых к печати выпуска первого сборника украинских народных песен для голоса с фортепьяно. В знаменитой Лейпцигской нотопечатне их можно издать дешевле и лучше, чем где бы то ни было. И об этом думает путешественник, прильнув к слюдяному окошку дилижанса. Плывут навстречу леса, мелькают шлагбаумы, столбы. С жадностью впитывает Микола Лысенко дорожные впечатления: краски, запахи, звуки, лица, яркие, непривычные для глаза одежды, певучий говор… Мысленно слагает очередное письмо-отчет «дорогим голубчикам мамочке, папочке, Сонечке и Михаилу».