– Может, тут дело не в телевизоре, – продолжает отец, – а в антенне. Может, где-то провода ветром оборвало?

– В таком случае мы рискуем и вовсе без электричества остаться. Ни тебе телека. Ни отопления. Ни света. Ни еды.

– Ну, без еды-то ты обходиться привыкла. Неделями ничего не ешь, – говорит отец.

Похоже, он не шутит. Анна сверлит меня взглядом исподлобья. О боже, не хватало мне выслушивать их нотации по поводу правильного питания. Тем более сейчас. К счастью, в прихожей звонит телефон, и я несусь снимать трубку. Наверняка это Дэн. Интересно, он давно приехал? Не терпится с ним поболтать. И узнать, как там его стрижка. Отросла хоть немного? В любом случае, хуже, чем было, уже некуда.

Но звонит не Дэн. А агент из конторы по продаже стеклопакетов, который что-то тараторит о пользе двойных оконных рам, да так быстро, что нет никакой возможности его прервать. Зря он так старается. Потому что даже с тройными рамами у нас в доме все равно будет холодрыга, а дополнительная шумоизоляция нам ни к чему, потому что дорожное движение представлено здесь одним ржавым трактором, который изредка месит грязь на близлежащем холме.

– Нет-нет, не тратьте зря время, до свидания, – отвечаю я наконец и вешаю трубку.

– Ловко ты отшила Дэна, – усмехается отец. – Я-то думал, ты по нему соскучилась. И куксилась весь вечер оттого, что от него ни слуху ни духу. Думал, хоть после его звонка ты повеселеешь.

– Выходит, ты ошибся, – говорю я. – И, кстати, чтобы ты знал, – это звонил не Дэн. А агент по продаже стеклопакетов. Ясно? И вообще, раз телек у вас не работает, пойду-ка я спать.

Я пулей вылетаю из гостиной. Слышу, как Анна отчитывает отца: «Ну кто тебя за язык тянул?», а тот оправдывается: «Откуда мне было знать, что это не Дэн? И вообще, почему он до сих пор не позвонил ей?»

Понятия не имею, почему он пропал. Я была уверена, что он позвонит с утра пораньше в канун Рождества, – но телефон молчит. Пока Анна с Цыпой и отцом еще не спустились вниз, я быстренько поднимаю трубку, чтобы проверить, не сломался ли телефон вслед за телеком. Но телефон работает, и Анна все утро названивает по нему в телемастерские, чтобы вызвать ремонтника, но безрезультатно.

– Не переживай, я призову на помощь Санта-Клауса, – говорит отец и прыгает в машину.

– Я тоже хочу к Санта-Клаусу, – ноет Цыпа, но отец велит ему оставаться дома.

Отца где-то носит целую вечность. За это время вполне можно было слетать в Исландию и обратно.

– Между прочим, твой отец обещал, что сам будет готовить, пока мы здесь, – ворчит Анна, взбивая смесь для омлета.

Обеденное время давно прошло, и Цыпа жалуется, что помирает с голоду.

Я тоже помираю с голоду. От завтрака мне удалось отделаться – я сунула бутерброд в карман, пока никто не видел, а потом незаметно выбросила его в помойное ведро. Но с омлетом такой фокус не пройдет – на этот раз он у Анны выходит особенно жидким. Если я засуну этот омлет в карман, он стечет у меня по ноге прямо в носок. Вообще-то Анна вкусно готовит, к тому же от яиц особо не полнеют. Правда, там еще молоко с маслом и сыр, а на закуску Анна нажарила хрустящих гренков – по два на каждого.

Наконец возвращается отец. Он в приподнятом настроении, раскрасневшийся с мороза и все приговаривает «Хо-хо-хо», как настоящий Санта-Клаус. Он купил нам новый переносной телевизор и четыре порции жареной картошки с рыбой.

– Мы давно пообедали, глупенький, – говорит Анна, обнимая его.

– Я тоже пообедал – пинтой пива с пирогом в пабе. Но ведь на дворе Рождество – значит, можно позволить себе пообедать дважды, – отвечает отец.

Анна косится в мою сторону.

– Не хочешь, можешь не есть, – успокаивает она меня.

Но рыба с картошкой так соблазнительно пахнут. Рот наполняется слюной сам собой, когда отец открывает запотевшие коробочки. В лондонских забегаловках рыбу с картошкой есть невозможно – там все размякшее и жирное, но здесь их готовят бесподобно. Белоснежное рыбное филе в хрустящей корочке, золотистая соленая картошечка. Я пробую кусочек и не могу оторваться. В результате уминаю до конца свою порцию и половину недоеденной Цыпиной в придачу. Итого, в желудке у меня оказывается два с половиной обеда.

Проглотив последний кусочек, я чувствую угрызения совести. Ненавижу себя за жадность и слабину. Чувствую, как джинсы врезаются в раздувшийся живот. Вот бы разрезать его и выскрести оттуда всю еду. Хм… хотя, если поторопиться, еще не все потеряно, и я могла бы от нее избавиться…

В туалет на втором этаже я идти не рискую. Дом такой маленький, что всё будет слышно. У нас есть еще один туалет, на улице, – тесная кирпичная будка, которой мы пользовались, когда только купили дом и отец делал в нем ремонт. Я всегда боялась заходить в уличный туалет. Там нет электричества и поэтому мерещится, что по тебе стаями бегают пауки. Облезлого деревянного стульчака не разглядеть, а из ямы доносится смрадный запах. Я никогда не садилась на стульчак до конца, опасаясь, что какая-нибудь местная крыса вылезет подышать свежим воздухом и укусит меня за попу.