Артемьев Дмитрий
Шрифт:
– Адресок вашего профессора не подскажете? – спросил щипач.
– Могу показать, я на память помню. Тут на днях исполнилось ему семьдесят лет. Все собрались, купили огромный торт, со всяческими предосторожностями, чтобы не повредить, принесли в квартиру именинника. А свечи купить забыли. Пока одни открывали бутылки, другие нашли у него в комоде свечи, украсили торт. Свечи оказались без фитилей.
– Неловко вышло, – сказал рогоносец. – Вот у меня жена сбривает все волосы. А ее знакомый, жокей по профессии, говорит, что у Лизы ноги очень волосатые. Я ему посоветовал, пусть бреет ноги. А он разорался: кто, дескать, скажите на милость, бреет ноги лошадям?
В палату снова вошел лечащий врач. Огляделся. Посмотрел на женщину, сидящую на краю постели мужа.
– Шишмарев, – сказал доктор, – идите в процедурную. А жена вас подождет в коридоре. Мне надо с ней поговорить о вашем здоровье.
– Я вас газеткой прикрою.
– Не буду. Кругом народ, посетители.
– Да им до нас дела нет. Давайте, расстегивайте. Вот и газетка у меня. Это же все для здоровья вашего супруга.
– Я понимаю, доктор. А если муж с процедуры. Пойдет мимо, а я уткнулась головой в вашу промежность. И еще газеткой прикрыта, а газетка болтается вверх-вниз.
– Перестаньте! Он еще долго будет в процедурной.
– Ну ладно, давайте.
– Умница, так, так!
– Доктор, вы хоть мыли его?
– А как же? Физиологическим раствором. Не отвлекайтесь.
– Смотри-ка ты, Шишмарев, – сказал рогатый. – А к жене ходит парикмахер Шишман, он еще с женой развелся. Она ему изменяла. И с кем? Со стариком соседом. Восемьдесят шесть лет.
– Не может быть, – сказал доцент.
– Еще как может. Он сперва ни о чем не догадывался, пока нечаянно не прочитал ее любовное письмо. И зачем только она в соседнюю квартиру писала письма! Убил его!
– Убил старика?
– В тот же час. Взял кухонный нож, позвонил в звонок. И все.
– И что теперь с ним?
– Расстроенный приходил. Жена ему всю харю расцарапала и на развод подала.
– Развод, – закряхтел старик с клизмой, – а если не с кем разводиться, а? То-то же. У нас в подъезде деваха изучала японский и забеременела.
– От японца? – спросил щипач.
– Нет, вроде от турка.
– А вы говорите японский. Не поймешь вас. И где она взяла турка?
– А он квартиру ей ремонтировал. Она, лежа на животе, на диване зубрила японский. На голове наушники. Халат задрался. Он хотел спросить, отдирать ли старые обои. Обои не отодрал.
В палату зашел главный врач, Он вел за собой доктора, на ходу застегивающего штаны. Не поворачиваясь к подчиненному, главный говорил:
– И измерьте торсионные поля больной Нюркиной, мне кажется, они никуда не годятся. Надо лечить их кристаллом. Запишите на кристалл здоровые клетки Нюркиной. Они у нее только на пятках. Потом всю больную облучите кристаллом. И больная забеременеет. Вам все понятно?
– Все.
– Кристаллом, батенька, кристаллом. А не традиционным способом. И на время лечения больной Нюркиной штаны зашейте. Я проверю.
– Так, а это что?
– Клизма.
– А почему в палате?
– Не могу сказать. Спрашивал у завотделением, тот только рукой махнул.
– Черти, – рассердился главврач, – сейчас же прикажу выписать всю палату. Нечего здесь клизмами развлекаться. Это кардиология, понятно вам, а? Впрочем, не отвечайте. Готовьте всех к выписке. А сейчас по очереди в процедурную. Уколы, капельницы, клизмы и этот, как его, электрофорез.
– А это зачем? – спросил врач.
– Ну… – главный замялся. – Не повредит, а это в нашем деле первая заповедь.
Муза
– Будешь ангелом-хранителем, – сказал строгий голос.
– Ангелом так ангелом, – согласился Миша.
– Она должна создать бессмертный роман. Понятно?
– А я причем?
– Будь ее Музой. Создай необходимые условия. Реагируй на самые потаенные мысли и желания.
– Хорошо, – согласился Миша, – кто она?
– Она беззаветно предана литературе. Одно время увлекалась и другими искусствами, рисовала, неоднократно выставлялась. Ее недавняя персональная выставка освещалась газетами и интернетом. Весной в Саксонии она с большим успехом показала свой продвинутый фильм – инсталляцию. Пятнадцать минут зрители с неослабевающим интересом следили за медленным появлением изображения Карла Маркса, накалываемого рукой на чью-то большую ягодицу. Конец фильма неизменно встречали бешеными аплодисментами.
– Ой, мама, – сказал Миша.