Шрифт:
— Я, — немного смущенно отозвалась одна из девушек.
— Переведите, пожалуйста, если можно, односложную фразу, которую говорил гость, оделяя ребятишек мороженым.
— В Африке мороженое тоже холодное… — перевела девушка.
Фото автора. 1 августа 1957 года.
В Москве живут мои подруги
До вчерашнего дня эти девушки не знали друг друга. Встретились они в Доме культуры «Трехгорки». Тоня Черток и Таня Осипова работают на фабрике, Анна Несторович вместе с членами югославской делегации пришла в гости к текстильщицам.
Послушаем, о чем говорят эти трое.
Едва только Тоня Черток принялась рассказывать о знаменитых трехгорских тканях, как Анна Несторович прервала ее:
— Вы художница по тканям?.. Вот интересно! Я ведь тоже собираюсь работать в этой области.
Девушки часто говорят о тканях и нарядах. Но тут разговор был особого рода. Югославскую студентку интересует технология крашения ситца, состав красок: «Какие из тканей пользуются большим спросом?.. Покажите образцы… А как живут трехгорцы?» Пришлось рассказать о работе и учебе ткачих, о новых жилых домах.
— А какую из этих тканей вы выбрали бы себе на платье? — Анна Несторович явно желает узнать вкусы своих новых знакомых.
— Вот эту. — Таня Осипова показывает на яркое полотно.
— О, да, мне она тоже очень нравится, — отвечает Анна, — я заметила, многие девушки в Москве умеют хорошо одеваться…
— Что вы расскажете о москвичах, когда вернетесь домой?
— Я расскажу, как хороша Москва, как хороши здесь люди! Мы ведь ровесники и мало помним войну. Наши отцы и матери рассказывают, что югославы и русские отстаивали свободу, как братья. Мне хотелось взглянуть на близкую сердцу страну своими глазами. И я увидела, как мы действительно близки. И язык у нас родственный — мы ведь понимаем друг друга без переводчика, обычаи и вкусы близкие, и цель у нас одна — мы ведь тоже строим социализм. Как же нам не жить в дружбе, как не любить друг друга!
Когда я вернусь в Белград, я скажу, что в Москве живут мои сестры.
6 августа 1957 г.
Девушка из Нагасаки
Первый раз я увидел ее в большом переполненном людьми зале, где проходила встреча участников Московского фестиваля с делегатами из Японии. Рядом, локоть к локтю, сидели арабы, мексиканцы, негры, французы, американцы, немцы, русские…Сотни людей ждали первого слова взволнованной девушки. Она заговорила. Тихо, очень тихо заговорила. Но слова ее заставили девушек поднести к глазами платки, а парней сжать кулаки. Я сидел с наушниками в первых рядах, наспех записывал эти падавшие в сердце слова:
«…Я не могу говорить громче. Я потеряла голос после страшного дня, когда на мой родной город упала атомная бомба. Это был проклятый нашими людьми день. Столб огня, грохот — и не стало города. Не стало людей: матерей, братьев, близких, друзей. Только пепел и развалины. И все это в одно мгновение. Над городом встало зловещее облако. Мало кто остался жив.
Нагата Хисако и маленький Андрюша познакомились в Москве.
Но и тех, кто остался, страшное облако сделало калеками. Смерть преследует людей из Хиросимы и Нагасаки…Друзья мои, надо сделать так, чтобы не было этих страшных взрывов, чтоб не было излучающих смерть атомных облаков. Смотрите, как нас много. Возьмемся за руки и скажем: «Нет! Нет! Нет!».
— Нет! Нет! Нет! — пронеслось по залу. Сотни рук, сжатых в кулаки, поднялись кверху. Вечером того же дня на Манежной площади я опять слушал Нагату Хисако, и там вместе с нею «Нет! Нет! Нет!» повторило пятьсот тысяч молодых голосов…
Однако вернемся к первой встрече. Выходя из зала, делегаты фестиваля задерживались, чтобы пожать руку мужественной девушке, посвятившей жизнь борьбе за мир. Выбрав удобную позицию, мы с корреспондентом «Советской России» Семеном Раскиным тоже ожидали выхода японской делегации.
Случилось так, что машина для делегатов где-то задерживалась. Воспользовавшись случаем, я предложил Нагате Хисако и переводчику поехать в гостиницу на машине «Комсомольской правды».
На заднем сиденье сидел увязавшийся со мной из дома соседский мальчик Андрейка Быков. Я познакомил своих пассажиров. Через минуту общительный малыш уже сидел на коленях у тети Хисако. Захлебываясь от восторга, Андрейка рассказывал про детский сад, про своего дедушку. Показал, как дед сердится, когда ребятишки затевают футбол под окнами.
— А дом у нас во-о какой, до неба, правда ведь, дядя Вася, — хвастался Андрейка.
Переводчик добросовестно переводил на японский все тонкости Андрейкиной речи. Нагата Хисако улыбалась, то и дело повторяя: «Молодец Андрейка, молодец Андрейка». Ей очень нравился этот жизнерадостный непосредственный карапуз.
Полчаса мы ехали по московским улицам.
Полчаса без умолку щебетал Андрейка, полчаса добросовестно работал переводчик, полчаса с лица «тети Хисако» не сходила ласковая улыбка. Я тоже не дремал. В архиве у меня хранится несколько снимков, сделанных в машине.