Елена раздраженно дернулась, но он снова выставил вперед руку, успокаивая ее.

— Это предположение, Елена Дмитриевна! Допустим, для проверки ваших отпечатков они и проникали в гостиничный номер. Надо ли вам напоминать, что для этого не нужно было все в нем переворачивать. Проникновение в ваш номер было незаконным, взятие отпечатков таким образом — тоже, кто-то подставлялся под срок, извините. Если бы это делалось, — а такое, что скрывать, иногда делается, — то там коврик в ванной с места не сдвинули бы! И это при том, что даже наличие ваших отпечатков в доме исчезнувшего старика ничего не значит с точки зрения закона. Серьезная улика — это ваши отпечатки на орудии убийства. Но, судя по вашим словам, того старика утопили. И кроме того, извините, вас бы тогда уже арестовали… Неужели вы не видите сами, как нелепы все эти предположения?

— Да в том-то и дело, что вижу! Для этого я к вам и пришла. Я ведь вижу не только это, но и то, что преследующие меня люди ведут себя невероятно нагло. Поэтому мне трудно, предположить, что это частные лица. Так может действовать только милиция, которая имеет санкции, еще там что-нибудь, я не знаю, как это у вас называется…

— По-разному называется… Я был с вами откровенен, и закончить хочу откровенно. Вы обманываете меня, вот ведь в чем дело… Причем, обманываете самым стандартным образом. Вы, может, удивитесь, но по этой схеме действуют абсолютно все люди на земле. Да, в вашем рассказе больше художественных подробностей, но ведь и профессия у вас такая — творческая… Елена Дмитриевна, вы прекрасно знаете, по какому поводу ведутся следственные действия в отношении вас. Вы знаете также, что они не имеют никакой связи с теми событиями одиннадцатилетней давности. Виноваты вы или нет, не важно — я даже думаю, что не виноваты… Или виноваты, но не сильно — такие уж у нас были законы в последнее время, что не нарушать их было нельзя. Но вам неприятно, вам страшно, вы хотите знать подробности и пришли сюда ко мне. А я не могу вам их предоставить, извините. Я даже не могу звонить своим подчиненным и спрашивать: есть ли такое дело, каков его повод. Это противоречит моим принципам. Я не врал в вашем телесюжете, когда говорил, что у меня есть принципы.

— Один из ваших принципов — это презумпция виновности? — спросила она, глядя в пол.

— Не надо, ради Бога!

— Не надо? Пройдя тот же логический путь, что и я, вы пришли к тем же вопросам, которые мучают меня все последнее время.

— Но дал на них другие ответы!

— Это потому, что вы можете себе позволить роскошь сказать: «Есть что-то другое, о чем вы догадываетесь, но не признаетесь». А вот я не могу себе позволить такую роскошь! Я знаю, что говорю вам правду. Так вот, если я говорю правду, тогда что?

— А тогда вот что: не валите все в кучу! По-настоящему неприятные события последнего месяца, то есть эти ограбления, не имеют никакого отношения ни к новосибирской деревне, ни к милиции. Наоборот, милиция будет ими заниматься. И давайте договоримся так: вы ни в чем не виноваты? Ну тогда и не волнуйтесь! Расслабьтесь. Ваша совесть чиста. Разберутся!

«Надо брать билеты в Новосибирск, — подумала Елена. — В нашей стране так: пока сам себе не поможешь, никто тебе не поможет! Найду этого добросовестного участкового — убью на месте!»

Участковый по фамилии Михайлов и по прозвищу Мишаня (по паспорту его имя было Андрон — ужасное насчет рифм), всю первую половину дня провел, снимая с дерева кошку.

Тетя Вера убивалась просто нечеловечески.

— Когда ее сыну в драке нос сломали, так, небось, не причитала! — неприязненно сказала продавщица корчаковского сельпо, навалившись на Мишаню грудью. Вся деревня высыпала на улицу: еще бы, такое развлечение, пожарных вызывали. — Деньги людям девать некуда! — не унималась продавщица.

— Городские! — поддержал кто-то в толпе. — Им кошка дороже человека. Они собак телятиной кормят.

— Ты когда откроешься? — спросила продавщицу старшая Долгушина. — Мне хлеб нужен. Дай ключи, я батон возьму. А то вы тут надолго.

— Ой, ну на пять минут выйдешь, сразу начинается! — Продавщица хлопнула руками по бедрам и оглядела толпу, призывая односельчан в свидетели. Старшую Долгушину в Корчаковке не любили. — Я могу сходить пописать?

— Так ты не писаешь. Ты стоишь, как лох на ярмарке! — заткнуть старшую Долгушину было не так-то просто. — Как пожарные приезжают, так ты в первых рядах! Все полковников ищешь?

Это был подлый выпад: у продавщицы год назад случился неудачный роман с каким-то новосибирским военным. Но продавщица и не моргнула.

— Я-то полковников себе найду, а вот ты с вором всю жизнь прожила. И сама воровка! Ключи ей дай! — Она снова обвела толпу взглядом. — Это что ж после твоего визита в магазине останется?

— Ты слышишь?! — закричала Долгушина участковому. — Пусть заявление пишет, все по форме! Клеветать никому не позволено! Если каждая проститутка будет воровкой обзывать! Да все знают: у тебя, что ни день, недостача. Сама воруешь, а на честных людей сваливаешь! Да твой хозяин первый это знает!

— Недостача! Потому что вор на воре в вашей деревне! Деревня ваша воровская! — с удовольствием повторила продавщица, направляясь к магазину. Ей захотелось вывесить табличку «Учет», но она побаивалась хозяина и по совместительству любовника — грузина Джамала.

Тем временем кошка, напуганная толпой и, главным образом, пожарной лестницей, появившейся из-за бурой листвы, залезла еще выше.

«Ну, пожарные справятся, — подумал Мишаня. — Можно идти. Надоела эта кошка до смерти! Взял бы и задушил собственными руками!» У него сегодня было много важных дел.