Звук длинных труб и барабанная дробь оповестили всех о появлении в тронном зале Султана Махмуда и его супруги, Тенку Ампуан. Все собравшиеся поднялись на ноги, и в зал вошла королевская чета в сопровождении слуг и помощников. Только когда султан с супругой сели, мы опять опустились на стулья. После зачтения манифеста принц Мизан был официально представлен гостям и вслед за тем объявлен наследником престола.

Мизан, казалось, немного волновался, но держался очень прямо. Для церемонии он надел традиционный баджу– мелаю, а на голове у него был желтый танджок – украшенный драгоценными камнями тюрбан. Завершали королевский наряд церемониальный крис, то есть кинжал, который носят на поясе за сампином, желтые носки и лакированные черные туфли. На остальных мужчинах королевской семьи были похожие костюмы разных цветов; многие надели орденские ленты через плечо и медали, говорящие об их чинах и титулах.

Коронация Тенку Ампуан Барии и Султана Махмуда должна была состояться только в конце этой недели как заключительный аккорд семидневных торжеств, поэтому они еще не могли дополнить свои парадные костюмы из желтого сонкета коронами, изготовленными для этого случая в Лондоне личными ювелирами королевы Елизаветы. Тем не менее тиара Тенку Ампуан из белых бриллиантов поражала воображение, как и ожерелье, и прочие драгоценности.

Вся процедура заняла больше трех часов; за это время принц не произнес ничего похожего на присягу или клятву верности султану и вообще ни разу не обратился прямо к нему; отец ни разу не посмотрел на сына и не кивнул ему; только в самом конце Мизан, опустившись на колени, поцеловал правителю руку в знак покорности. Из всех сидящих на возвышениях только Тенку Ампуан позволила себе приветливо улыбнуться нам в тот момент, когда по окончании церемонии мы покидали зал, сопровождаемые слугами и ревом труб.

Только опять оказавшись в вестибюле, я немного расслабилась и с облегчением вздохнула. Кажется, мое первое появление в свете сошло вполне благополучно. Среди толпящихся в вестибюле людей я заметила тетю Розиту и Тенку Ибрагима и осторожно помахала им рукой. Какая-то пожилая пара в парадном одеянии приближалась к нам. Следуя примеру свекрови и Бахрина, я поклонилась и поцеловала им руки, а потом с вежливой улыбкой слушала разговор, в котором не понимала ни слова.

Кто-то потянул меня за рукав, я обернулась и увидела улыбающуюся незнакомую женщину. Решив, что теперь-то я знаю, что делать, я присела в реверансе и поцеловала ее руку. Только когда женщина смущенно захихикала, а все окружающие недоуменно уставились на нас, я поняла, что совершила ошибку. Бахрин, видевший, что произошло, дернул меня за руку и прошипел прямо в ухо:

– Что ты делаешь?! Она даже не из королевской семьи. Это просто жена датука, придворного!

– Откуда мне знать? – сильно покраснев, прошептала я в ответ. – Я думала, это какая-то тетушка.

– Никогда больше так не делай, – потребовал Бахрин. – Ты ставишь меня в идиотское положение.

Расстроенная и смущенная, я постаралась слиться с обоями и стояла так, пока к крыльцу не подъехал наш автомобиль. В душе я клялась себе никогда больше не допускать подобных промахов. Я научусь вести себя так, чтобы Бахрин мог гордиться мною. Вот только сегодняшней короткой лекции оказалось явно недостаточно для того, чтобы я уверенно чувствовала себя в высшем свете.

Преображение Жаклин началось. Ее место постепенно занимала леди Ясмин Тенку Бахрин.

Коронационные торжества продолжались, и следующие пять дней слились для меня в одно суетливое и пестрое целое. Церемонии, фейерверки, банкеты и религиозные ритуалы сменяли друг друга, оставляя нам с Бахрином совсем мало времени для личной жизни. Все эти дни мы общались друг с другом церемонно вежливо и отстраненно, скорее как коллеги, чем как молодожены. Ночью мы лежали в кровати уже без сил, и никто не выказывал желания пересечь разделяющее нас пространство белой прохладной простыни.

Пять дней неуверенности, страха, попыток разобраться в хитросплетениях незнакомого этикета и протокола довели меня до того, что единственной оставшейся у меня потребностью было желание угодить моей новой семье.

Уже на второй день торжеств остро встала проблема моего гардероба, вернее, его скудости. Бахрин и его тетки с ужасом обнаружили, что для торжественных случаев у меня имеется всего один баджу-курунг. Три портнихи были срочно призваны, чтобы в течение двадцати четырех часов изготовить наряды, которых должно было бы хватить на всю коронационную неделю. К счастью, в семье Бахрина у всех женщин имелись обширные запасы текстиля, и именно из них черпались шелк, шифон и крепдешин для моего нового гардероба. Когда мать и тетки Бахрина закутывали меня в эти ткани и обсуждали с портнихами фасон и цвет каждого наряда, я ощущала себя чем-то вроде Барби-переростка.

Содержимое моего ларца для драгоценностей тоже внушало родственницам беспокойство. Тем не менее было решено, что пока придется ограничиться гарнитуром, подаренным Бахрином, хотя общество несомненно обратит внимание на мое бедственное положение в смысле бриллиантов. В ближайшее время мне необходимо будет серьезно заняться пополнением своей ювелирной коллекции, а самый короткий путь к этому – получше ублажать супруга, намекнули мне тетки. Пока я не стану обладательницей длинных «оперных» жемчугов с соответствующим браслетом и серьгами, а также комплекта из сапфиров или рубинов, жизнь, очевидно, нельзя считать удавшейся. Пока же в самых торжественных случаях мне приходилось украшать уши парой принадлежащих Тенку Залие элегантных сережек с солитерами, в которых было так много карат, что я постоянно думала только о том, как бы не потерять их. Я была искренне благодарна своим новым родственницам за всю эту заботу, но все-таки подозревала, что они беспокоятся не столько обо мне, сколько о чести семьи.

В конце нашего короткого пребывания в Тренгану мне довелось присутствовать на истиадат берсирам – церемониальном омовении нового султана и его супруги. Церемония происходила под открытым небом, на территории, прилегающей к дворцу Истана Мазия. В отличие от коронации и объявления наследника в ней не было и следа современного западного влияния. Она представляла собой слияние древней малайской традиции с догматом внутренней и внешней чистоты, характерным для ислама. Новый султан перед началом своего правления как бы смывал с себя все прошлые грехи, очищаясь душой и телом.