Шрифт:
В поэме Лермонтова «Мцыри» мальчик, бежавший из заточения в монастыре и попавший в лес (кстати, на три дня), проходит спонтанный обряд посвящения, став на мгновение барсом и побратавшись кровью с настоящим зверем:
То был пустыни вечный гость — Могучий барс. Сырую кость Он грыз и весело визжал; То взор кровавый устремлял, Мотая ласково хвостом, На полный месяц, – и на нем Шерсть отливалась серебром. Я ждал, схватив рогатый сук, Минуту битвы; сердце вдруг Зажглося жаждою борьбы И крови… да, рука судьбы Меня вела иным путем… Но нынче я уверен в том, Что быть бы мог в краю отцов Не из последних удальцов. Я ждал. И вот в тени ночной Врага почуял он, и вой Протяжный, жалобный как стон Раздался вдруг… и начал он Сердито лапой рыть песок, Встал на дыбы, потом прилег, И первый бешеный скачок Мне страшной смертию грозил… Но я его предупредил. Удар мой верен был и скор. Надежный сук мой, как топор, Широкий лоб его рассек… Он застонал, как человек, И опрокинулся. Но вновь, Хотя лила из раны кровь Густой, широкою волной, Бой закипел, смертельный бой! Ко мне он кинулся на грудь: Но в горло я успел воткнуть И там два раза повернуть Мое оружье… Он завыл, Рванулся из последних сил, И мы, сплетясь, как пара змей, Обнявшись крепче двух друзей, Упали разом, и во мгле Бой продолжался на земле. И я был страшен в этот миг; Как барс пустынный, зол и дик, Я пламенел, визжал, как он; Как будто сам я был рожден В семействе барсов и волков Под свежим пологом лесов. Казалось, что слова людей Забыл я – и в груди моей Родился тот ужасный крик, Как будто с детства мой язык К иному звуку не привык… [89] Но враг мой стал изнемогать, Метаться, медленней дышать, Сдавил меня в последний раз… Зрачки его недвижных глаз Блеснули грозно [90] – и потом Закрылись тихо вечным сном; Но с торжествующим врагом Он встретил смерть лицом к лицу, Как в битве следует бойцу!..89
Обратите внимание: и здесь особый обрядовый язык, звериный.
90
«Кто-то, чудилось, блестит / Яркими глазами» (Жуковский).
Дионис верхом на леопарде. Античная мозаика
В поэме Лермонтова, кстати сказать, все идет по нашему плану. Мцыри бежит в лес, навстречу грозе – чтобы слиться с «первоосновой жизни»:
И в час ночной, ужасный час, Когда гроза пугала вас, Когда, столпясь при алтаре, Вы ниц лежали на земле, Я убежал. О, я как брат Обняться с бурей был бы рад! Глазами тучи я следил, Рукою молнию ловил… Скажи мне, что средь этих стен Могли бы дать вы мне взамен Той дружбы краткой, но живой, Меж бурным сердцем и грозой?..В лесу он становится частью звериного мира:
И, гладкой чешуей блестя, Змея скользила меж камней; Но страх не сжал души моей: Я сам, как зверь, был чужд людей И полз и прятался, как змей.Затем Мцыри попадает в (словно) волшебный сад, затем видит красавицу-грузинку, спускающуюся к воде, затем он засыпает и видит ее во сне. После встречи с «Прекрасной Дамой» мальчик заблудился в лесу:
Напрасно в бешенстве порой Я рвал отчаянной рукой Терновник, спутанный плющом: Все лес был, вечный лес кругом, Страшней и гуще каждый час; И миллионом черных глаз Смотрела ночи темнота Сквозь ветви каждого куста…Это «Тень», многоокий Кришну («Глаз бессчетных зрачками глядел Он»), с которым мы уже знакомились. И затем происходит схватка с барсом.
Интересно также, что у Мцыри будет еще одна встреча с «Прекрасной Дамой», ближе к концу. Она явится ему в бреду, в виде золотой рыбки, как королева подводного царства, разговаривающая с ним серебряным голосом воды:
Хотел я встать – передо мной Все закружилось с быстротой; Хотел кричать – язык сухой Беззвучен и недвижим был… Я умирал. Меня томил Предсмертный бред. Казалось мне, Что я лежу на влажном дне Глубокой речки – и была Кругом таинственная мгла. И, жажду вечную поя, Как лед холодная струя, Журча, вливалася мне в грудь… И я боялся лишь заснуть, Так было сладко, любо мне… А надо мною в вышине Волна теснилася к волне. И солнце сквозь хрусталь волны Сияло сладостней луны… [91] И рыбок пестрые стада В лучах играли иногда. И помню я одну из них: Она приветливей других Ко мне ласкалась. Чешуей Была покрыта золотой Ее спина. Она вилась Над головой моей не раз, И взор ее зеленых глаз Был грустно нежен и глубок… И надивиться я не мог: Ее сребристый голосок Мне речи странные шептал, И пел, и снова замолкал.91
У Джойса: «Душа его замирала, падала в этот новый мир, мир фантастический, туманный, неясный, словно мир подводных глубин». Солнце в таком мире уже не жжет, из палящего превращается в отрадное.
В поэме Лермонтова двойничество навязчиво подчеркивается, число два играет важную роль: «Там, где, сливаяся, шумят, / Обнявшись, будто две сестры, / Струи Арагвы и Куры…», «Недалеко, в прохладной мгле, / Казалось, приросли к скале / Две сакли дружною четой…», «Ты перенесть меня вели / В наш сад, в то место, где цвели / Акаций белых два куста…» Все твердит о близости счастья – и его недостижимости, два берега не могут сойтись:
Я видел груды темных скал, Когда поток их разделял. И думы их я угадал: Мне было свыше то дано! Простерты в воздухе давно Объятья каменные их, И жаждут встречи каждый миг; Но дни бегут, бегут года — Им не сойтися никогда!И однако два становятся одним – в схватке Мцыри с барсом.
Продолжим разговор о двойнике-звере. В «Снежной королеве» Андерсена маленькая Герда погибла бы от рук разбойников и их атаманши – старой разбойницы, [92] не помоги ей маленькая разбойница (дочь атаманши) – звериный двойник Герды. Двойница, так сказать. Связь маленькой разбойницы со звериным миром подчеркнута в тексте сказки (сквозь маленькую разбойницу виднеется Артемида – покровительница молодняка), очевидна также тема расчленения-поедания:
92
В старой разбойнице узнаваема Баба-яга, в разбойниках – проходящие посвящение юноши (поскольку для мифа безразлично, их режут-едят или они режут-едят, а важен сам процесс расчленения-поедания). С разбойниками мы уже встречались в мифе о Дионисе.
«Маленькая разбойница и Герда сели в карету и понеслись по корягам и камням, прямо в чащу леса. Маленькая разбойница была ростом с Герду, но сильнее, шире ее в плечах и гораздо смуглее; волосы у нее были темные, а глаза совсем черные и грустные [93] . Она обняла Герду [94] и сказала:
– Они не посмеют тебя убить, пока я сама не рассержусь на тебя. Ты, наверное, принцесса?
– Нет, – ответила Герда и рассказала ей обо всем, что ей пришлось пережить, и о том, как она любит Кая.
Маленькая разбойница серьезно поглядела на нее и сказала:
– Они не посмеют тебя убить, даже если я на тебя рассержусь, – скорей уж я сама тебя убью!
Она вытерла Герде слезы и засунула руки в ее красивую, мягкую и теплую муфточку.
Вот карета остановилась; они въехали во двор разбойничьего замка. Замок потрескался сверху донизу; из трещин вылетали вуроны и воруны. Огромные бульдоги, такие свирепые, точно им не терпелось проглотить человека, прыгали по двору; но лаять они не лаяли – это было запрещено.
Посреди огромного, старого, почерневшего от дыма зала прямо на каменном полу пылал огонь. Дым поднимался к потолку и сам должен был искать себе выход; в большом котле варилась похлебка, а на вертелах жарились зайцы и кролики.
– Эту ночь ты будешь спать со мной, рядом с моими зверюшками, – сказала маленькая разбойница.
Девочек накормили и напоили, и они ушли в свой угол, где лежала солома, покрытая коврами. Над этим ложем на жердочках и шестах сидело около сотни голубей: казалось, что все они спали, но когда девочки подошли, голуби слегка зашевелились.
– Это все мои! – сказала маленькая разбойница. Она схватила того, что сидел поближе, взяла его за лапку и так тряхнула, что он забил крыльями.
– На, поцелуй его! – крикнула она, ткнув голубя прямо в лицо Герде. – А там сидят лесные пройдохи! – продолжала она. – Это дикие голуби, витютни, вон те два! – и показала на деревянную решетку, закрывавшую углубление в стене. – Их нужно держать взаперти, не то улетят. А вот и мой любимец, старина-олень! – И девочка потянула за рога северного оленя в блестящем медном ошейнике; он был привязан к стене. – Его тоже нужно держать на привязи, не то мигом удерет. Каждый вечер я щекочу его шею своим острым ножом. Ух, как он его боится!
И маленькая разбойница вытащила из расщелины в стене длинный нож и провела им по шее оленя; бедное животное стало брыкаться, а маленькая разбойница захохотала и потащила Герду к постели.
– А ты что, спишь с ножом? – спросила Герда и испуганно покосилась на острый нож.
– Я всегда сплю с ножом [95] ! – ответила маленькая разбойница. – Мало ли что может случиться? А теперь расскажи еще раз о Кае и о том, как ты странствовала по белу свету.
Герда рассказала все с самого начала. Лесные голуби тихо ворковали за решеткой, а остальные уже спали. Маленькая разбойница обняла одной рукой Герду за шею, – в другой у нее был нож – и захрапела; но Герда не могла сомкнуть глаз: девочка не знала, убьют ее или оставят в живых».
93
Здесь видно, что маленькая разбойница – «Тень» Герды. «Тень», вообще говоря, не всегда крупнее героя, но иногда все же используется этот дополнительный прием «тенистости»: значительно больше героя и Франкенштейн у Мэри Шелли, и статуя командора в «Каменном госте» Пушкина. И, конечно, в поэме Пушкина «Медный всадник» памятник больше Евгения.
94
Сравните: «Обнявшись крепче двух друзей».
95
Сравните с Квикегом, который спал с томагавком – возле Измаила.
После ночи, проведенной в разбойничьем замке, маленькая разбойница сажает Герду на северного оленя и говорит ему, отправляя в Лапландию – туда, где находится Кай: «Ну, беги! Да смотри, береги девочку!»
В. В. Иванов в статье «Близнечные мифы» пишет:
«Наиболее ранний пласт близнечных представлений прослеживается в зооморфных близнечных мифах, предполагающих участие в близнечном рождении животных или родство между животными и близнецами. У нивхов (на Сахалине и в Приамурье) мать близнецов хоронили в медвежьей клетке, а о самих близнецах говорили как о “зверях”. Сравните также обряд убийства близнецов после их рождения, который был распространен у многих народов. Их обычно относят (в горшках, как в древнехеттском близнечном мифе, или в кувшинах) в воду, болото или в лес (где они, по поверьям, блуждают и после смерти), отправляют на съедение животным, как бы возвращая той нечеловеческой (часто водной) среде, с которой связывают их рождение. У африканских йоруба обезьяна – брат близнецов, у дан близнецы связываются с черной змеей, у глиди-эве близнецы “принадлежат к дому буйвола”. В Дагомее близнецов считали детьми лесных духов, к которым они возвращаются после смерти».