Засунув краюху за пазуху, Белка решительно выудила из кармана монету и снова двинулась на поиски. Если здесь есть тайный коридор, она должна его найти обязательно!

* * *

Был ли это двадцатый или тридцатый обход ее небольшого узилища, Эмирабель сказать затруднялась, но ей начинало казаться, что она выучила расположение всех швов между камнями, все неровности раствора, все щербины и трещинки на полу. Обходе на третьем за этот раз ей пришла в голову мысль об отверстии в потолке, по которому неизвестный друг мог спускаться сам или спускать еду, и она принялась подбрасывать монету, с замиранием сердца ожидая, что та не встретит преграды, но каждый раз серебряный тигр с нежным звоном находил потолок. Мысль о том, что ее единственный исследовательский инструмент упадет в воду и его унесет за пределы камеры, заставлял Белку бросаться на звук катившейся по полу монеты, не считаясь с темнотой и распухшим коленом.

В конце концов, утомленная бесплодными попытками, она опустилась на шкуру и отломила маленький кусочек черствого хлеба. Она жевала его долго и тщательно, чтобы обмануть желудок — но впустую: голод, растревоженный крошечной порцией, просто так сдаваться не желал. С трудом поборов искушение отломить еще немножко — «Растяни на сколько сможешь» — Белка запила водой скудную трапезу и улеглась, завернувшись в шкуру. Голодной, замерзшей, уставшей, ей казалось, что стоит прилечь в тепле, и она моментально уснет — но сон отчего-то не шел. В полудреме лежала она с закрытыми глазами. Мысли о неизвестном друге, подземных ходах и еде мешались с тихой ненавистью к са Флуэрам, тоской по Лунге, отцу и деду, по Найзу и Фалько, которых больше никогда не увидит, и медленно тонули в омуте безнадежности. Ах, если бы тайный ход нашелся сейчас! Ведь скоро вернется Мугур, и тогда…

Что будет тогда, додумать она не успела. Лицо ее тронул ветерок — не сквозняк, нет, а точно кто-то прошел рядом — и тут же слуха коснулись легчайшие шаги.

«Кто здесь?!» — хотела выкрикнуть Белка, но в горле всё пересохло от волнения. Каким-то неведомым чувством она ощутила, что к лицу ее протягивается рука — и что-то кладет на пол. В ноздри мгновенно ворвался запах теплого хлеба и колбасы.

— Кто?!.. — прохрипела она и закашлялась — и человек в темноте застыл.

— Кто ты? — она попыталась подняться, но настойчивый шепот заставил ее замереть:

— Стой! Не вставай!

— Не буду, не буду! — торопливо забормотала она, так же тихо, как ее визитер. — Только не уходи! Пожалуйста! Не надо!

— Отчего? — удивился гость.

— Я… мне… — Эмирабель запнулась в поисках слов, сказавших бы незнакомцу о том, как ей страшно, не говоря — но не нашла таких и сдалась. — Я… боюсь.

— Кого?

— Са Флуэров, — проговорила она, и стоило этому имени коснуться губ, как черно-алое пламя ненависти вспыхнуло в душе с новой силой, выплескиваясь и впиваясь в камни подвала. — Но еще больше я их ненавижу!

Человек помолчал и едва слышно выдохнул:

— Ты их убьешь.

— Если бы я только смогла!!!..

— Ты сможешь, — долетел до ее слуха удалявшийся шепот.

— Погоди! Постой! — кривясь от боли в измученном теле, Белка принялась выпутываться из шкуры. — Скажи, как тебя зовут!

— Тень…

Когда Белка добралась до дальнего конца камеры, откуда слышала голос в последний раз, там уже никого не было. Она кинулась обследовать пол и стены, выстукивая сначала монетой, потом каблуком башмака, потом просто молотя их кулаками — от досады, отчаяния и бессилия… но напрасно. Камни оставались неподвижными, а голову не покидала мысль, что неизвестный ей всего лишь приснился. И она сдалась бы и согласилась с ней — если бы не еле уловимый аромат свежеиспеченного хлеба.

* * *

Пробудившись, девочка осталась лежать, не желая выбираться из тепла в промозглый холод подземелья. Странная апатия охватила ее, смыкая веки, закутывая плотнее в шкуру, не давая мыслить и действовать, будто из души за время сна утекло что-то, что давало ей волю к жизни и энергию, и осталась она теперь наполовину пустая. Что ей снилось, она не могла вспомнить, как ни пыталась: бесконечная череда мучительных образов, от которых на щеках еще не высохли слезы — и больше ничего. И лишь последняя сцена беспрестанно повторялась перед внутренним взором: незнакомые люди, в ужасе заламывавшие руки и кричавшие — и черно-алая мгла, пожиравшая их. Но последнее лицо, перекошенное в паническом вопле, она успела узнать перед тем, как чернильно-красная муть поглотила и его.

Она много раз видела его в зеркале.

Чувствуя, что дрожит и задыхается от страха, Белка яростно прицыкнула на себя и приказала думать о чем-нибудь другом. Например, о том, что надо вставать. Но тут же новый приступ апатии накатил, как волна угарного газа, притупляя все чувства и придавливая к земле.

Зачем?

В мире существовало всего три человека, которым она была нужна. С двоими из них из-за обмана Мугура она распрощалась навсегда. Третий умер. По ее вине. Так зачем жить дальше? Зачем вставать, зачем выходить, зачем ощупывать в полусотенный раз эту проклятую камеру в поисках непонятно чего? Зачем ползать по полу, отыскивая… опять же, что? Подкидывать монету… зачем? Будто и так мало боли и разочарований… Закрыть бы глаза, умереть — вот Мугур со своим убогим попрыгают, когда заявятся…

Эмирабель вздохнула, почувствовала, как проснувшийся желудок вздохнул вместе с ней, и вяло потянулась к караваю. Коль уж даже умереть не получается… Если сейчас отломить кусок размером с пол-ладони, то останется… останется…

Она ощупала краюшку и поморщилась. Останется еще раза на два. «Растяни, на сколько получится», — она опять вспомнила слова усатого. Вздохнув снова, девочка завернула хлеб в платок и убрала обратно. Голод пока можно терпеть — значит, будет терпеть.

Ощущение чужого присутствия возникло внезапно.