Хорошо бы!

Просить девчат, чтоб сторожили под ее окнами сегодня, панночка, упрямая и своенравная, вопреки здравому смыслу, не хотела, а что такое девичья гордость и самонадеянность, давно известно всему миру… Не хотелось ей говорить про то и старшим, даже самому дядюшке.

Не хотелось рассказывать и Козаку о ночной встрече, коей она, надо признаться, боялась, и отчаянная панна, чтоб отвлечься от мысли о близкой опасности, спросила у пана Раздобудько:

— Скажите: найдя клад, его прямо руками взять можно?

— Коли заколдованный, то нельзя брать деньги сверху. Их палочкой надо отбросить. Да и всякий клад следует не сверху, а сбоку из земли выбирать: коли сбоку, то с денег заклятие снимается…

Пан Раздобудько говорил с увлечением, с любовью к делу и, уже не в силах остановиться, снова отошел с панной Яриной на несколько шагов.

Тогда Подолянка тихо спросила:

— Вы наугад их будете искать? Сокровища наши?

— Наугад разыскивая, можно ничего не найти и за сто лет, — ответил пан Оврам. — На всё своя наука!

— Ну, если так, то и план Кондратенко, видимо, вам не нужен?

— Как не нужен?

— Вы собрались искать и без того письма.

— Но все-таки…

— Вы имеете рисованные планы?

Оврам спохватился.

Да было поздно.

— Кто вам их дал? Не гетман ли?

— Панна!

— Вы их принесете мне этой ночью.

— Зачем?

— Положим их рядышком, ваш и мой, да и сличим: что общего? Какое различие? Где вероятность удачи? — И, помолчав, спросила: — Придете? Иль нет? — и двинулась в покои.

— Приду, — поспешил Оврам, холодея, и боязливо глянул на Пампушку, ибо теперь ему уже не следовало сказывать обозному об уговоре с панной, чтоб не делиться добром еще и с этим вельможным толстяком.

— О чем это вы с панной так таинственно беседовали? — спросил Стародупский-Пампушка, когда они, условившись с Мамаем — встретиться поутру, вышли наконец из архиерейского сада на улицу.

— Шляхетные панны всегда склонны к беседам таинственным, — щелкнул пальцами Раздобудько. — Допытывалась, как люди знающие добывают клады с помощью отрубленной руки мертвеца.

— Что это ей взбрело на ум?

— Воспитание по монастырям… чего ж ты хочешь! — И тихо добавил: — А охотятся за ней недаром!

— Чья-то прихоть! — пожал плечами пан Пампушка. — Ни щек порядочных, ни грудей, ни всего прочего! Не разумею! Души в ней более, чем тела!

А отчаянная панна, воротясь в свой покой, всем сердцем стремилась к тому простодушному голодранцу.

И в мыслях звала:

«Приди! Приди!»

И Михайлик тот зов услышал.

Он спал как раз, и все это ему приснилось.

Во сне он слышал, как Подолянка звала:

— Приди… в сад… под окно… да приди же!

Он сладко храпел в холодочке, за кузней ковалика-москалика, к коему матинка и сын поспешали весь день.

Разыскав коваля, увидели, что они уже малость знакомы, ибо сей Иванище, тульский богатырнще, со своей белокуренькой женушкой, которую все величали Анною, смотрел вместе с Явдохой и Михайликом представление Прудивуса, а потом коваль Иванище видел на подмостках и самого Михайлика, — вот и встретили в кузне парубка и его матинку как родных и желанных.

— Примите на работу, — попросил Михайлик и учтиво поклонился ковалю и белокуренькой бойкой ковалихе.

— А ты нешто не лицедей? — спросил русый богатырь, Иванище-ковалище.

— Бог миловал, — с достоинством, без тени улыбки отвечал степенный парубок.

— Мы — ковали, — подтвердила и матинка. — А на работу в вашем городе чужих да пришлых не берут.

— Да нешто вы чужие? — удивленно спросила Анна.

— Словно бы уж и свои, — согласился Михайлик.

— Мы тут не первый день, — молвила и матинка.

— Тебя уж весь город знает, — пожал плечами и здоровенный Иванище.

— Так примете? — спросил парубок.

— А зачем тебе идти в ковали?

— Как это «зачем»? — удивился Михайлик.

— Ты ж разбогател сегодня?

— Малость…

— Кусок хлеба есть?

— По работе соскучился.

— Так сильно?

— Аж руки горят!

— Что ж ты умеешь?

— Давайте-ка молот!

— Выбирай…

Схватив самый большой, Михайлик уж и размахивал им, и постукивал по голой наковальне, пока грелось в горне железо, от нетерпенья не мог и на месте устоять, когда к ним с матинкой подошла ковалиха Анна: