Драко подумал, что она говорит почти как его мать. Эти слова. Он выпрямился и поправил:

– Мужчина.
– Безразличие в его голосе приобрело оттенок раздражения.

Гермиона подхватила игру.

– Если бы я хотела сказать «мужчина», так бы и сказала.

– Я не мальчик, бл*, - воскликнул Драко так громко, что она подпрыгнула.
– Не смей называть меня мальчиком, мать твою, ты, тупая шлюха.
– Тупая гребаная шлюха.

Где-то в сознании прозвенел тревожный звонок. Заткнись, Гермиона, что-то тут не так. С ним что-то не так. Заткнись.

Гермиона промолчала.

– Запомни, - рыкнул он, глядя на нее с непонятным выражением.
– Что я сказал. Я бы позволил ей избивать тебя, пока не вытекла бы вся кровь, и ты бы не сдохла.

Драко хотел, чтобы ее глаза не сияли сейчас так ярко. На них было просто больно смотреть. Они просто кричали.

Гермиона не ответила. Хорошо. Если ему везет, она должна сейчас думать о крови. И смерти. И о том, как бы он смотрел на нее. И ничего не делал. Абсолютно ничего, блин. Интересно, как ей это понравится? Исправлял все свои маленькие ошибки. Все брошенные взгляды, запрещенные мысли. Каждый раз, когда он думал о ней, а не о Пэнси. Каждый раз, когда переставал думать только о том, как превратить ее жизнь в кошмар.

Драко посмотрел прямо на нее и увидел. Впервые за все чертово время в Хогвартсе она боялась его. Теплый, тяжелый, тягучий страх. И он жадно пил этот страх и не мог остановиться.

– М-Малфой…

– М-Малфой!
– передразнил он.
– Прекрати! Пожалуйста!

Это был его способ просить прощения. Ты видишь, отец?

– Вся та чушь, которую ты мне тогда сказала, Грейнджер, все эти маленькие злобные гнусные инсинуации, которые выползли из этого твоего рта… - ее рот… - У меня не было возможности ответить.

– Ты ответил, - быстро сказала она.
– Или забыл?
– она восхитительно дрожала, все еще полная той бешеной ярости, от которой горело лицо.
– В ответ ты попробовал мою кровь.

– Заткнись.

– И наверняка все еще чувствуешь ее вкус.

– Вранье.

Нет. На этот раз он не позволит этой маленькой суке. Не позволит ей завести его. Завязать кости в болезненные узлы. Не надо яда по поводу отцов, и сердец, и боли, и крови. Он не будет слушать. Сейчас его очередь. И отец следит за ним, даже после смерти. Отец узнает.

– Ты сказала всю эту чушь, - прошипел он.
– Все эти прекрасные мерзости. А как насчет тебя?

– Что насчет меня?

– Твоя кровь, Грейнджер. Это ошибка. И не та, которую в принципе можно исправить. Так я спрашиваю тебя, как это? Что ты чувствуешь? Потому что иногда мне интересно, на что это похоже. Ну, знаешь, чувствовать себя таким грязным, блин, что даже неделя в ванной не спасет.

– Иди к черту.

– И не притворяйся, что это тебя не волнует. Не притворяйся, что ничто в тебе не хочет этой чистоты. Этой сладкой-как-чертов-мед чистоты. Это то, что даже библиотека, полная книг, не сможет тебе дать. Вот несчастье, а?

– Нет, Малфой, - прошептала она. Драко был всего в нескольких дюймах.
– Ты неправ. Я никогда не хотела чистой крови. Я никогда ничего этого не хотела.
– Она помотала головой.
– Все это полная чушь для меня, Малфой. Кровь ничего не значит.

Гермиона взвизгнула, когда его руки уперлись в стену по бокам от ее головы.

– Кровь значит все, - прорычал он, в ярости кривя губы.

Она была в ловушке. Драко почти чувствовал крохотные колебания воздуха вокруг ее дрожащего тела. Может быть, она даже чувствовала запах рвоты из его рта.

– Кровь – это разница между правильным и неправильным, Грейнджер, - резко сказал он. Дыхание было таким неровным, он не мог понять что, черт возьми, с ним случилось.
– Это разница между тобой и мной. Это то, что делает тебя совершенно дерьмовой маленькой грязнокровкой. То, что делает тебя ошибкой, Грейнджер. Абсолютным злом. Мерзостью.