Шрифт:
– Дай мне дотронуться до тебя, Грейнджер, - выдохнул он.
– Просто дай мне.
У нее перехватило дыхание.
– Малфой, нет… - Но она не отодвинулась.
Внезапная потребность почувствовать на себе ее руки. Где-нибудь. Где угодно. Неспособный думать ни о чем другом, Драко затеребил застежки мантии.
– Малфой, стой.
Но она не отстранилась.
И, поскольку она все еще была здесь, он продолжил.
– Ты хочешь меня. Я знаю, что ты хочешь меня. Мы оба это знаем.
Мокрая рубашка прилипла к коже. Гермиона могла видеть прямо сквозь нее: кровь и грязь, и красно-черные синяки.
Она смотрела, чуть прикусив нижнюю губу - так, будто от этого зависела ее жизнь.
Ее губы, ** твою мать.
Всего этого совершенно недостаточно.
"Мне нужно почувствовать ее прикосновение. Сейчас же".
– Дотронься до меня.
Он видел, как ее глаза затопил страх, острое предвкушение и неуверенность.
"Нет, Грейнджер, не обязательно там. Где-нибудь. Где угодно.."
– Ты мне нужна.
Нужна ему.
Эти слова прикипели к ее коже и жгли – как и каждое из тех, предыдущих. Которые оставляли на теле раскаленный, жгучий, плавящийся, кричащий след.
Она дрожала. Таяла.
Но не могла допустить этого.
Гермиона качала головой, все еще кусая губу.
Взгляд Драко спустился вниз, к ее рту. Он опять облизал губы.
Это странное порхающее чувство у нее в животе – оно еще никогда не было таким сильным. А сердце так колотилось о ребра, как будто там в любой момент что-то могло сломаться. Она умирала от страха. Желание и ужас. Хотела – всего того, что он сказал, – но была слишком смущена и унижена – словами, мыслями – до отвращения к себе.
Еще никто, никогда не говорил ей ничего подобного…
Никто и никогда с ней такого не делал…
Драко рванул рубашку так, что полетели пуговицы. Свою мокрую, грязную, всю в крови рубашку. Треск рвущейся ткани и его вспыхнувшие голодные глаза.
Гермиона растерялась. (В голове не осталось слов, кроме «неправильно. Ужасно неправильно. И прекрасно».) Он взял ее руки, крепко обхватив пальцами запястья, и рванул к себе.
– Отвали!
– Она не собиралась сдаваться. Никогда. Она не такая, как Малфой. Это не единственный способ выбросить его из головы. Не может быть, чтобы не было другого выхода.
Это слишком просто. Просто всегда бывает только то, что неправильно. Все плохое, вредное, то, о чем потом жалеешь.
– Дотронься до меня.
Он прижал ее руки к своей груди. Глаза закрыты. Прерывистое, резкое дыхание.
Ее ладони. Здесь.
Он дышит… почти задыхается под ее тяжелыми вспотевшими ладонями, распластанными по его гладкой коже. И Гермиону затопило мучительное, оглушительное ощущение от того, как его потемневшие соски напряглись под ее пальцами.
Какая ерунда. Она видела столько... Так много мужских торсов – на всех этих матчах по квиддичу, когда им становилось жарко; каждый раз, когда они с Гарри гостили у Рона, и все те стыдные, неловкие, полудетские моменты с Виктором…
Но ничто. Не могло сравниться с этим.
Это. Невыносимо прекрасно.
Это электричество ненормально. Тут что-то не так.
<