Шрифт:
Под покровительством человека бобры быстро размножились. И уже много лет подряд специальные ловцы отправляются к бобровым домикам ловить зверей и готовить их к дальним путешествиям.
Воронежские бобры дали потомство на многих речках Белоруссии, Карелии, Сибири, в Чехословакии, Польше, Германии. В Российской республике сейчас насчитывают около пятнадцати тысяч бобров.
В 1961 году планируются первые за много лет отлов и отстрел ценных зверей. Пока же бобров ловят только для расселения. Недавно семьдесят бобров с Усманки были отправлены в Тюменскую область и двадцать — в Вологодскую.
На этом снимке вы видите не взрослых бобров. Это потомство, оставшееся в заповеднике.
Бобры живут семействами. Отлавливают все семейство. Стариков отправляют путешествовать, а малышей, чтобы не погибли, оставляют на ферме на воспитание.
Бобрята тяжело переносят неволю. За ними ухаживают, как за детьми. Тут нужны и рожок с молоком, и свежая подстилка, и ежедневное купание, и, если хотите, ласковый характер воспитателя.
Воспитывает бобрят работница фермы Маша Перова. Этот снимок сделан на берегу Усманки в вечерние часы купания. Для воспитателей занятие это хлопотное, но бобры — дети воды. Нет ничего приятнее для малышей поплескаться в «железном озере».
Фото автора. 23 октября 1960 г.
Заповедными тропами
Осенняя песня
Если в октябре придется вам ехать из Москвы в Воронеж и если поезд случайно остановится где-нибудь за Усманью, вы услышите волшебную песню осеннего леса.
Но скорый поезд идет без лесных остановок. Пассажиры протирают глаза после ночи, любуются желтыми листьями, прилипшими к стеклам. Почти никто не знает, что происходит в осеннем лесу, всего в десяти шагах от бегущих вагонов.
* * *
Пропели вторые петухи. Пьем холодное молоко. Осматриваемся, не забыто ли что-нибудь. Бинокль, фотоаппараты, кнут, плащ…
Егерь тушит свет, снимает с горелки ламповое стекло. Обжигаясь, заворачивает его в газету. На мой вопросительный взгляд улыбается: «Увидишь».
Лошадь уже запряжена. Садимся на упругое, колючее сено. Туман. Гаснет последний огонек в окне. Лесная избушка сливается с темнотой.
Каким чудом угадывает лошадь дорогу? Черные стволы сосен обступают справа, слева, сзади, воскрешают минуты, пережитые в детстве, когда слушались сказки.
Изредка понукая лошадь, молчим, не в силах побороть дремоту. Давняя сказка проходит перед глазами, с тишиной, с тяжелым стуком капель по листьям, с хватающим за сердце криком ночной птицы.
Телега идет неслышно. Осень до краев засыпала колею сыроватыми мягкими листьями.
Едем, как по перине. Только кое-где в глухих кварталах колеса начинают неистово прыгать — кабаны изрыли дорогу. Звери, носившие в старину название — вепри, находятся где-то рядом, возможно, слышат стук наших колес.
«Ву-ву-ву-у-у!..»
— Сова, — говорит егерь и хлопает кнутом лошадь. Мы ждем не этого звука…
Наконец егерь отыскивает в темноте мою руку:
— Слышите?
— «У-о-го-о!..»
От этого звука у древнего охотника вздрагивали, наверное, мускулы, и он прикладывал стрелу к тетиве. Шли века. Лук заменили пороховые ружья, потом появились винтовки с оптическим прицелом… Олени уже не бродят несчетными стадами. Долгое время человек был беспощадным. Потом оглянулся человек, задумался и опустил ружье…
— Сколько оленей в заповеднике? — спрашиваю егеря.
— Восемьсот голов…
Зверей приходится теперь считать и беречь. Беречь хотя бы для того, чтобы слышать вот этот звук, заставляющий много веков бешено колотиться сердце охотника.
— «У-о-го-о!..»
Это большой, сильный олень ищет в осеннем лесу противника, зовет сразиться. Есть ли ему соперник?
— «У-о-го-о!..»
Есть! Еще один, еще… Мы оказались в центре лесной переклички. К засохшей груше привязываем лошадь и, стараясь не потерять друг друга в посветлевшем тумане, почти ощупью идем на зов.
Поляна в сыроватом, истоптанном копытами лесу. Запах мускуса и опавших листьев.
Ни одна ветка не должна хрустнуть под ногой. Обезумевший от возбуждения олень может и не услышать, но осторожная самка уйдет, а за ней уйдет и…
— Смотри, смотри!.. — щиплет за руку егерь.
В сорока шагах роет копытом землю олень.
Вот он закинул кверху ветвистую ношу на голове, напряг покрытую седыми космами шею:
— «У-о-го-о!..»
Противник отзывается, но медлит. В ярости олень уже который раз бросается на куст бересклета.